Семеновское событие в Лейб-Гвардии Семеновском полку. В 1820

Здравствуйте, Уважаемые Коллеги.

Семеновское Событие

     О случае неповиновения нижних чинов Л-Г Семеновского полка написали многие Российские историки. Кто-то расценивает инцидент и описывает как первый признак зарождающего революционного движения, кто-то как следствие привилегий Лейб-Гвардии, падением воинской дисциплины, распущенным поведением нижних чинов, равнодушием офицеров к службе.

Сергей Юрьевич Нечаев в биографической книге "Барклай-де-Толли" описал грандиозный военный парад, который устроил император Александр I на широкой равнине у местечка Вертю в провинции Шампань. Мероприятие состоялось 29 августа (10 сентября — по новому стилю) 1815 года перед началом вывода нашей армии из побежденной страны. "Было очевидно, что всем пришедшим русским войскам нет никакого смысла оставаться во Франции, однако император Александр решил, прежде чем они пойдут обратно в Россию, устроить грандиозный смотр, который продемонстрировал бы всей Европе мощь победоносной Русской армии" - написал С. Ю. Нечаев. Император пригласил на парад своих коллег, в числе которых были стратегические союзники: король Пруссии Фридрих Вильгельм III и император Австрии Франц II. За три дня до мероприятия Александр I лично руководил репетицией грандиозного военного шоу, поскольку никак нельзя было ударить в грязь лицом перед европейскими монархами.

В параде приняло участие 132 батальона. В самом конце действа солдаты дали дружный залп из 160 тыс. ружей и 600 артиллерийских орудий. На европейцев это произвело сильное впечатление.

И хотя официальная хроника тех лет пестрела хвалебными одами военной выправке русской армии, без казуса не обошлось. Дело в том, что, к большой досаде Александра I, один из батальонов лейб-гвардии Семеновского полка сбился с ноги, проходя прямо перед королем Пруссии. Тогда государь-император проворчал: "Эти дураки только на войне побеждать могут"
Совершенно непонятно откуда выцепил это ворчливое высказывание уважаемый биограф Нечаев, но это сильно напоминает то, что мы сейчас называем эффект Манделы (ложное воспоминание, что иногда встречается даже у очевидцев события. Один вспомнил и тут-же остальные: "Да-да было. Точно!") А может это намеренный "вброс"?

"В результате — могучий и яркий патриотический подъем незабвенной эпохи Двенадцатого года был угашен императором Александром, ставшим проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному, русскому" — написал А. А. Керсновский.
Что касается международной ситуации, то после победы над Наполеоном русский правитель взял на себя обязанности объединителя Европы. В 1815 году по инициативе Александра I был создан Священный союз, в который, кроме нашей страны, вошли Пруссия, Австрия, Франция и ряд других европейских стран. Это политическое объединение просуществовало до 1833 года

Ну что-ж поищем свидетельств у тех, что не были очевидцами.

Книга Ал.Алтаева "Семеновский Бунт" и статья П.П. Карцова в историческом журнале "Русская старина" - такие разные точки зрения

https://runivers.ru/bookreader/book199535/#page/16/mode/1up
http://elib.shpl.ru/ru/nodes/23196-altaev-a-semenovskiy-bunt-iz-istorii-revolyutsionnogo-dvizheniya-1820-goda-m-l-1926-biblioteka-yunogo-pionera

С самого начала решился воспользоваться статьей Павла Петровича Карцова, он - гвардеец, Семеновец, первый автор истории Л-Г Семеновского полка, Заслуженный генерал от инфантерии

Павел Петрович Карцов 24.06.1824 - 22.04.1892

    Взялся перелистывать страницы отсканированных "Руинверс" соответствующих статье П.П. Карцова номеров журнала "Русская Старина", тяжело это - продираться сквозь дореволюционную орфографию...

Страницы статьи П.П. Карцов "Событие в лейб-гвардии Семеновском полку в 1820 году". Журнал "Русская старина".

    Потом неожиданно вспомнил... Вспомнил, что переводом на современную орфографию, да еще с реставрацией утраченных страниц занимались любезные сердцу реконструкторы с сайта "Петробригада" представляя "Историю Л-Г Семеновского полка" в авторстве Карцова П.П. (на том-же сайте) Ну что-ж. дабы ускорить дело, обращаюсь к помощи специалистов клуба реконструкторов. Дальнейший текст - полная цитата в современной орфографии с сайта    https://lgsp.petrobrigada.ru/Kartsov/kartsov_1820.html#c42

Доверимся Петру Павловичу и реконструкторам

I.
Последнее время командования ген.-ад. Потёмкина. — Упадок управления.

С 1821 года изменился прежний состав Семёновского полка; чины, его составлявшие, рассеялись и исчезли в общей массе русской армии; вместо них явились новые, которые приняли от прежних знаки отличия, купленные ими кровью под стенами Нарвы и на полях Кульмских, и в то же время наследовали драгоценные исторические воспоминания своих предместников. Минутное нарушение старинной, вековой покорности дисциплине, изменив состав полка, не могло расстроить узы того нравственного единства, которое было создано в полку Петром Великим и окончательно утверждено бесчисленными милостями Александра Благословенного... Что произвело изменение состава? Что было причиной переворота? Ответы на эти вопросы составляют предмет этой статьи, в которой описывается время с апреля 1820 года по январь 1821. В течение этого краткого периода, именно 16 и 17 октября, произошли беспорядки, имевшие важное влияние на дальнейшую жизнь полка. Как события, совершенно изменившие состав его, беспорядки эти не могут быть пройдены молчанием в его истории, тем более, что долго они известны были только в общих чертах и, нигде подробно не объяснённые, как бы оставались тайной. Всё доселе изданное о так называемой «Семёновской истории» представляет отрывочные сведения, частные выводы или споры о взглядах на дело той или другой современной событию личности. Всё это только породило множество превратных суждений, множество несправедливых толков, которые часто уменьшая, частью увеличивая вину полка, произвели подробности, доселе передаваемые молвой в совершенно превратном виде.

Не смотря на всю трудность описания этого минутного заблуждения, мы, по мере сил и средств, старались собрать всё, относящееся до этого события, с тем, чтобы представить его по возможности полно и в настоящем свете. При этом считаем обязанностью, не скрывая ни одного факта, служившего поводом к происшествию, указать, на основании несомненных данных, на степень виновности участвовавших в нём лиц.

Дабы читатели не думали, что предлагаемая их вниманию статья основана на одних частных сведениях, полученных от участников события, считаем необходимым заявить, что в руках автора были все документы секретного архива III отделения собственной Его Величества канцелярии и оба военно-судные дела, как над офицерами, так и над нижними чинами. Документы эти получены были при следующих обстоятельствах.

Утром 6-го января 1852 года Императору Николаю Павловичу представлена была, чрез военного министра, только что вышедшая из печати 2-я часть истории Семёновского полка. Перед выходом к Крещенскому параду, у Государя был князь А. Ф. Орлов; Государь, показывая ему книгу, вспомнил, что князь был председателем суда над офицерами, и изволил сказать ему:

—«У тебя должны быть интересные документы о несчастной Семёновской истории 1820 года. Она должна войти в следующий том истории полка; передай их Карцову».

Князь Орлов, следуя на Высочайшем выходе за Государем, остановился перед офицерами Семёновского полка и, подозвав меня, повторя слова Государя, прибавил: «Приезжайте ко мне завтра, я передам вам документы».

На следующий день, утром, я не застал князя; но, уезжая, он передал дела и документы своему сыну, тогда флигель-адъютанту и теперь нашему послу в Париже, из рук которого они и были мной приняты.

Дабы событие 1820 года изобразить совершенно ясно, мы должны обратиться назад и начать рассказ с последних дней командования полком генерала Потёмкина. Назначенный в 1819 году командующим 2-й гвардейской пехотной дивизии и оставаясь в то же время командиром полка, Потёмкин не имел времени заниматься им в той степени, как делал это прежде; поэтому, в начале 1820 года, вся наружная часть полкового управления была поручена полковнику Яфимовичу, внутренняя же, или хозяйство, лежало на полковом казначее. Тот и другой, хотя действовали именем полкового командира, но действия их не могли иметь той связи, которая необходима во всяком управлении.

Главной причиной такой перемены было следующее: в 1818 году последовало Высочайшее повеление о запрещении ходить в питейные дома нижним чинам, которые вместо того должны были посылать за вином из рот и получали на это от ротных командиров особые билеты. Сначала брали вино вёдрами, по мере надобности; потом, некоторые из ротных командиров, во избежание частых посылок, приказали брать куфами и выручать деньги продажей вина в ротах, что поручалось людям испытанного поведения. Получаемая прибыль шла на улучшение пищи и потому служила к значительному сбережению артельных денег. Такого рода оборот не был скрыт от начальства. Но узнав о нём, оно лишь указывало ротным командирам на вкравшийся беспорядок, не принимая никаких решительных мер к пресечению зла. С одной стороны Потёмкин мало следил за исполнением своих приказаний, с другой — общество молодых офицеров, не взирая на неотъемлемые свои достоинства, не было уже как прежде, руководимо командиром полка, занятого управлением дивизией.

В начале апреля генерал Потёмкин просил государя об увольнении его от командования полком. Снисходя на это, но не назначая ещё преемника Потёмкину, его величество повелел перевести в полк, из л.-гв. Гренадерского полка, полковника Шварца. Когда дошло это до сведения офицеров, то все они, в полной форме, собрались в квартиру генерала. В это же время прибыл и полковник Шварц, для того чтобы представиться по случаю перевода; но он не подошёл ни к одному из офицеров, ни с кем не познакомился. Между тем Потёмкин вышел из кабинета, благодарил офицеров за службу и любовь к нему, потом высказал всю степень милостей к полку государя, пожелал офицерам сохранить их навсегда и простился, не обратив внимания на стоявшего в стороне полковника Шварца.

Так при первой встрече с новым полковым командиром положено было Потёмкиным начало заметного к нему равнодушия.

II.
Назначение полковника Шварца. — Сдача и приём полка. — Личный характер полковника. — Первые преобразования Шварца.

11-го апреля 1820 г. полковник Шварц был назначен командиром полка. В три дня нужно было всё приготовить, сдать и представить квитанцию государю, как шефу полка. Оба полковые командира лично друг с другом не объяснялись, а потому казначею предстояло являться то к одному, то к другому. Такое нежеление генерала Потёмкина сблизиться с полковником Шварцем не могло укрыться от офицеров. Не смотря на всё это, полк был принят к законному сроку, после чего, приказом от 13 апреля, Потёмкин предписал всем чинам обращаться к полковнику Шварцу, как к новому командиру полка.

Полковник Шварц, с самого начала службы своей, состоял в полку графа Аракчеева, где приобрёл репутацию храброго офицера, и, командуя впоследствии полками Екатеринославским и л.-гв. Гренадерским, считался отличным полковым командиром, хотя уже слыл за человека крайне строптивого. Имея характер постоянно тревожный и недовольно настойчивый, он не обладал необходимым начальнику тактом, и от того, когда занял место Потёмкина, человека в сказанных отношениях ему совершенно противоположного, разница между новым и старым полковым командиром была разительна.

Общая холодность к новому командиру, отчасти возбуждённая прежним, обнаружилась в самом начале; она не могла скрыться от нижних чинов и была замечена им самим, потому что он, оставшись, иногда, доволен ученьем, говорил: «я не достоен командовать Семёновским полком; полк отличный, мне нечего исправлять в нём». В другое же время, когда учение как говорится, не задавалось, он выходил из границ приличия,^[1] вызывал офицеров из фронта и говорил солдатам, что они недостойны, чтобы ими командовали такие офицеры. К этому надобно прибавить, что при объяснениях с подчинёнными полковник Шварц, трудно выражая мысль свою, часто без особенных причин смущался и обнаруживал неуверенность свою долго командовать полком. Мысль эта мало-помалу укоренилась и в офицерах.

Не оправдывая нисколько бывших в полку неисправностей, нельзя было однако же согласиться с полковником Шварцем в том, что всё было дурно, как он объявлял об этом официально, через две недели по принятии полка.^[2] Такое объявление не могло не обижать всех чинов полка, явно противоречило собственным словам Шварца и обнаруживало недостаток такта. Вместо того, чтобы поддержать хорошее, исправить дурное, исподволь вводить новое, полковник Шварц начал круто изменять прежние порядки. Никто не видел от него внимания, ни один солдат не слыхал приветливого слова своего начальника, которым он часто дорожит больше награды; все видели командира строптивого и всегда угрюмого. Недовольный полком за парад 1-го мая, он объявил в приказе, что батальонные командиры не исполняют просьб его. Просить, а не приказывать, было сначала его обыкновением, которое часто ставило частных начальников в величайшее затруднение, особенно когда обстоятельства, упущенные командиром из виду, препятствовали исполнению просьб его.^[3] Неудовольствие за майский парад, резко им выраженное, объявлено было в тот же день, когда полк удостоился самой лестной похвалы от его высочества командира бригады.^[4] Приказ по 1-й бригаде был следующего содержания: «Приятнейшим долгом поставляю себе объявить совершенную мою признательность командирам полков вверенной мне бригады, а также и всем баталионным и ротным командирам, за устройство, чистоту и примерную плавность и тишину во фронте, при прохождении церемониальным маршем, во время бывшаго парада; я уверен, что с такими помощниками и при таком усердии и ревности, полки сии и впредь обратят на себя благосклонное внимание всемилостивейшего государя нашего, а тем более усугубят ещё мою к ним признательность».

Вообще многие приказы полковника Шварца явно противоречили один другому. Изменяя новыми распоряжениями прежний порядок, он через несколько дней отменял своё приказание, отдавал другое, потом разрешал поступать, как было при его предместнике, и наконец опять придумывал что-либо совершенно противоположное первому.^[5] Затрудняемые этим, частные начальники не знали чего держаться и терялись при неясных требованиях командира.

III.
Отстранение частных начальников и начало неудовольствий. — Смотры одиночные и по десяткам. — Меры взысканий. — Вольные работы. — Приготовления к полковому празднику.

Желая всё изменить вдруг, полковник Шварц прежде всего начал вводить особенную методу в служебных отношениях с своими помощниками. 1) Все приказания и распоряжения свои делал он через фельдфебелей, которых имел обыкновение созывать к себе по три и четыре раза за день; беседовал с ними, а часто даже, полагаясь на словах этих, не всегда толковых, людей более, нежели на их непосредственных начальников, делал замечания ротным командирам. Это заставило каждого из последних приказать своему фельдфебелю давать знать каждый раз, когда его потребуют к полковнику. Тогда вместе с фельдфебелем стал являться и ротный его командир. Это не понравилось полковнику Шварцу и порождало неприятные столкновения между начальником и подчинёнными. 2) Награды и взыскания перешли в непосредственное распоряжение Шварца;^[6] все сношения, долженствующие быть между полковым и ротными командирами, пресеклись; а с упадком власти последних уменьшилось взаимное уважение и внимание.^[7] Отстранив ротных командиров, полковник Шварц уменьшил власть их. От этого, когда пришлось применить потом власть эту к делу, ротные командиры остались без всякого влияния на свои части.

Вспыльчивость полкового командира была первым поводом к обнаружению явного неудовольствия. Во время весенних учений, полковник показал, что делая замечания офицерам, он не удерживает себя в рамках приличия. После одного из таких учений, все офицеры полка собрались на квартиру полковника Яфимовича и просили его объяснить полковому командиру, что не уместные и часто колкие выражения его перед фронтом оскорбляют их. При этом были все батальонные командиры, решившиеся в тот же вечер объясниться с Шварцем.^[8] Но полковник Обрезков, имея случай ранее вечера видеть начальника штаба гвардейского корпуса, генерал-адъютанта Бенкендорфа, передал ему неудовольствие офицеров на командира полка, предупредив его однако же о том, что сообщает ему об этом не как начальнику штаба, а частным образом.

Генерал Бенкендорф спросил Обрезкова: равное ли неудовольствие происходит и в других батальонах, и, получив ответ, что и другие полковники подтвердят сказанное, поручил Обрезкову пригласить к нему всех батальонных командиров, обещаясь принять их не в качестве начальника штаба, а как лицо, желающее подать им совет. Таким образом вместо того, чтобы идти, как было предположено, к командиру полка, батальонные командиры собрались вечером у генерала Бенкендорфа и объяснили ему о неосторожном обращении полковника Шварца с офицерами и о более нежели строгом с нижними чинами. Выслушав всё это, начальник штаба обещал частным образом передать всё командующему корпусом, прибавив, что последний конечно даст Шварцу наставление, вследствие которого тот переменит обращение.

При этом батальонные командиры присовокупляли, что видя общее неудовольствие, они опасаются неприятных столкновений. Тогда генерал Бенкендорф поставил им на вид, что по званию батальонных командиров они обязаны не только предупредждать всякое личное столкновение, но даже давать направление образу мыслей молодых офицеров, внушая им держать себя так, чтобы командир полка не имел повода делать им замечания. Начальник штаба прибавил, что этим только они покажут себя достойными милостей государя и чести служить в Семёновском полку. Наконец, поблагодарив полковников за доверие к нему, генерал Бенкендорф просил их и впредь сообщать ему всё, что может заслуживать внимание высшего начальства.

Всё это случилось в конце мая. Перед лагерем некоторые из штаб-офицеров искали случая лично объясниться с полковником Шварцем.^[9] Он принимал их без затруднений и при этом оказывал особенное доверие Вадковскому, который откровенно представлял ему положение полка и указывал на делаемые ошибки.

К чести полковника Шварца нужно сказать, что он охотно осознавал свои недостатки, но самое сознание обнаруживало в нём недостаток такта и в сущности ни к чему не вело: как только являлся Шварц перед фронт или входил в дела управления, он забывал и сознание, и все свои обещания. Напротив того, в минуты нового гнева, он смотрел на все представления, как на непозволительное противодействие подчинённого начальнику, что и давал заметить тем, кто решался высказывать ему своё мнение. Это окончательно прервало всякое сношение офицеров с командиром полка и уменьшало рвение их к общему делу. Все упали духом, сходились только на учениях, после которых каждый возвращался к своим занятиям; единодушия и соревнования более не существовало.

По возвращении из лагеря, желая усовершенствовать фронтовое образование, полковник Шварц, независимо от общих занятий в ротах, производил в те же дни одиночные смотры. Система эта принята была им с самого вступления в командование полком. До лагеря ежедневно приводили для этой цели от каждой роты по 4 или по 5 человек в квартиру полковника или на двор командирского дома; по возвращении же из лагеря, когда всем войскам дан был полный отдых, начались смотры ещё другого рода — по десяткам. Командир полка лично отдавал приказания фельдфебелям, какие приводить к нему десятки и каких капральств. Главное внимание полковника обращено было на чистоту одежды. В последнем отношении требования его доходили до крайних пределов взыскательности. Людей, замеченных в малейшей неисправности, в тот же день,— весьма редко на другой — приводили на вторичный смотр.

По возвращении со смотров, требовавших тщательных приготовлений накануне и производимых обыкновенно в 6 и 7 часов утра, люди поспевали в роты к началу учений. Полковник Шварц утверждал впоследствии, будто бы он не знал об этом и полагал, что бывшие на смотру увольнялись от учений. Но как видно из сохранившихся бумаг, это оправдание неосновательно, потому что батальонные командиры, для облегчения нижних чинов, несколько раз просили об отмене десяточных смотров, на что Шварц иногда и соглашался.^[10] Производя десяточные смотры без присутствия батальонных и ротных командиров, он нисколько не улучшал фронта, потому что частные начальники не знали требований полковника, знакомились с ними через фельдфебелей и, обиженные этим, неохотно исполняли их. Всё это не должно бы иметь особенного влияния, если бы ротные командиры пожертвовали личными неудовольствиями на командира, не долженствующими иметь места в делах службы.

При описании дальнейших происшествий, всё сказанное нами оправдается фактами и приведёт к тому заключению, что целью всех действий полкового командира было действительно желание принести полку пользу и довести его до совершенства, но мы также увидим, что путь, для этого избранный, удалял от цели.

Из приказов по полку видно, что в течение 7-ми месячного командования полком полковника Шварца, по представлению его, выписано в армию 46 человек. Это не могло укрыться от его императорского высочества великого князя Михаила Павловича, уже в то время с отеческой заботливостью пёкшегося о благосостоянии полка. В конце сентября его высочество писал командиру полка:

«Из доставленной ко мне ведомости о выписанных в армию усматривается не соразмерность в числе выписанных из командуемаго вами полка против прочих, особенно в нынешнем месяце: в 17 дней выписано из него 10 человек. По причине столь значительной убыли в полку, в который даются лучшие люди, предписываю обратить на сей предмет особенное внимание».

Вот лучшее доказательство того, как мало меры полковника Шварца вели к предположенной им цели.

Надобно сказать, что строгость полковника Шварца не была так велика, как о ней говорили. При всём том строгость справедливая, сообразная с проступками и всегда относительно равная, как бы она велика не была, никогда не могла бы произвести того негодования, которое было следствием мер, принятых Шварцем для наказания виновных. Иногда, в минуту гнева, он взыскивал за маловажный проступок наравне с преступлением; в другое же время ограничивался мерами лёгкими там, где следовало произвести примерное наказание. Впоследствии военно-судная комиссия раскрыла всю степень неумеренности его взысканий. Не входя в подробности по этому предмету, скажем только то, что Шварц, в минуту запальчивости, никогда не мог удержать своих порывов и обыкновенно, вместо того, чтобы приказать взыскать с виновного, производил наказание сам, на месте проступка. Тогда гнев его упадал равно на рядовых и унтер-офицеров, и нерадивый солдат получал одинаковое возмездие с человеком отличного поведения, прослужившим много лет, а иногда даже украшенного знаком военного ордена. Впрочем не столько мера, сколько форма его наказаний была предосудительна; она-то и была главной причиной общего в полку негодования, день ото дня возраставшего.^[11] Относительно офицеров полковник Шварц был не только не строг, но даже слаб.

Вникая в приказы, отдававшиеся по полку, видим, что при Потёмкине взыскания за упущения были несравненно серьёзнее. При Шварце они ограничивались одними лишь выговорами, произносимыми во время гнева и облечёнными в самые странные формы. Всё это служило к ущербу не только собственного авторитета начальника, но вместе уменьшало и уважение нижних чинов к командирам отдельных частей. Даже в тех случаях, когда служба требовала неослабного соблюдения офицерами установленных правил, командир полка не только не следил за их исполнением, но сам ещё допускал отступления от порядка. Выводя в церковные парады по роте с батальона, или по 20-ти человек с каждой роты полка (что составляло в первом случае около 650, во втором — около 250 человек), он не назначал присутствовать на них ни одному особому штаб- или обер-офицеру, и производил парад при трёх только дежурных офицерах.^[12] За час до начала обедни люди выводились на площадь; командир полка, осмотрев одежду, производил церемониальный марш, который начинался пошереножно, с тихого шага. Если шеренга проходила дурно, её останавливали и показывали правила маршировки учебными шагами. Когда таким образом весь парад проходил тихим шагом, то сводили взводы и повторяли это самое по несколько раз; потом ходили колонной, отделениями и рядами.^[13] От этих многосложных эволюций, люди поспевали в церковь лишь к херувимской, или перед самым концом обедни.^[14]

В описываемый нами период времени вольные работы имели важное значение для хозяйства и внутреннего быта солдат. Во время полных отдыхов, нижним чинам разрешалось брать работы гуртовые; кроме того, каждый солдат, в свободное от службы время, с разрешения ротного командира, мог искать себе работы одиночной, лишь бы она происходила в черте города. Последнее не нравилось полковнику Шварцу, и он запретил одиночные работы во всё то время, когда не было общих отдыхов. Когда же они наступали, то он для осмотра одежды и амуниции распоряжался своим временем таким образом, что люди не могли уже ходить на работы в таком числе, как прежде, и чрез это не могли заработать столько, сколько было необходимо для их нужд, так что многие не вносили в съестную артель и складочной суммы.^[15] Последнее обстоятельство не могло не обратить на себя внимание командира полка. Видя малое приращение сумм, он думал поправить это тем, что приказал все ротные экономические деньги присоединить к артелям. Известно, что экономические деньги, как плод заботливости и прилежания нижних чинов, занимающих хозяйственные должности, должны быть неотъемлемой собственностью целой роты. Ясно, что нельзя было трогать и части этих денег, не нарушая упроченного временем обычая и не возбуждая толков.^[16]

Та же самая неосновательность в распоряжениях обнаруживается и в общем хозяйстве полка. Будучи, можно сказать, образцом бескорыстия, полковник Шварц, повидимому, делал всё, что могло представить цели его корыстными.

При самом вступлении в командование полком он строго предписал, чтобы нижние чины не смели покупать на собственный счёт ни амуниции, ни предметов обмундирования. Впоследствии, осматривая то и другое и не находя ничего сообразным с своими желаниями, Шварц дал в роты образцы для разных вещей и требовал, чтобы всё было пригнато и переделано по этим образцам. Но как многие предметы были уже довольно поношены и даже выслуживали свои сроки, то такая переделка, по тщательно и красиво сделанному образцу, была невозможна без значительного употребления собственных солдатских денег.

Это ясно видно из того, что по разысканию военно-судной комиссии, в течение 7-ми месячного командования полковника Шварца, употреблено нижними чинами 1-го батальона на покупку вещей собственных денег 3 622 рубля; а по показанию нижних чинов — до 9 975 руб. Ныне такие цифры могут показаться преувеличенными, но в то время они были действительны. При долголетней службе солдат, артели нижних чинов были весьма велики, а увольнение на частные работы беспрерывно их увеличивало. Были солдаты, представившие доказательства, что при арестовании они оставляли в Петербурге, кроме артели, по 500 и более рублей, розданных в долг.^[17] Полковник Шварц, впоследствии доносил, что нижние чины поставлены были в необходимость приобретать сказанные предметы на свой счёт без его ведома и вопреки его приказа, и что частные начальники не доносили ему о добровольных издержках солдат. Но эти доводы мало основательны, в особенности если вспомнить в какое отношение поставлены были частные начальники к полковому командиру. Сверх того, нельзя допустить, чтоб он не замечал сам, как вещи, бывшие в употреблении два года и не образцовые в начале его командования, постепенно делались новыми и такими, как он желал.

К концу сентября 1820 г. весь полк пришёл в ропот, беспрестанно возраставший. Вместе с тем, возрастала и раздражительность Шварца. Не взирая однако же на эти неудовольствия, осенние инспекторские смотры прошли тихо. Впоследствии времени, нижние чины показали пред судом, что они не объявляли претензии: 1) потому, что каждый боялся жаловаться отдельно, страшася наказания; 2) надеясь видеть перемену в полковнике, не хотели навлечь на полк негодования объявлением своих претензий, чего никогда в нём не бывало; 3) наконец, они полагали, что начальство само увидит их положение по значительному числу отлучившихся и выписанных в армию.^[18]

Хотя эти причины нисколько и не оправдывают позднейших действий нижних чинов, но указывают на общее негодование, которое, при единодушных действиях командира полка с его помощниками, не могло бы скрыться от последних, а следовательно и от него самого. Но полковник Шварц сам повредил этому единодушию, и от того в полку всё быстро шло к упадку.

В начале октября начались приготовления к полковому празднику. Весьма естественно, что занятия в полку усилились. Так как в это время ожидали возвращения государя из заграницы, то полковник Шварц на первый раз хотел представить полк свой возможно в блестящем виде. Между тем, как бы нарочно, скопилось много новых занятий, а именно: производилась постройка мундиров, кончался трёхгодичный срок шинелей, принимали новую амуницию и кивера, и проч.,— так что люди, дорожа всякой свободной от учений минутой, постоянно, иногда до поздней ночи, заняты были срочной и спешной работой. Нижние чины, исполняя все свои обязанности, желали найти облегчение в отмене десяточных смотров и приготовлений к ним. Но полковой командир не обратил на это внимания и ежедневно производил десяточные смотры. При всём этом люди всячески скрывали западшее в них негодование, которое вскоре сделалось общим. Повод к тому не замедлил представиться. Он состоял в случае на учении, описанном нами в приложении (№ 5) и произшедшем 16-го октября. Вечером того же дня начались беспорядки, которые, не быв прекращены в самом начале, дали на другой день вспыхнуть искре и развиться беспорядкам.

IV.
Начало беспорядков. — Утро 17-го октября 1820 г.

Случай, происшедший утром 16-го октября во время учения, побудил нижних чинов роты Его Величества в тот же день просить ротного командира, капитана Кошкарова, для облегчения их положения, довести до сведения высшего начальства о том, что они находят себя отягощёнными от полкового командира. Временем для принесения этой просьбы избрана была вечерняя перекличка.^[19] Но как на другой день 4 десятка этой роты должны были идти на смотр полковника Шварца, а 18-го числа полк вступал в караул, то, желая дать людям отдых, фельдфебель отдал приказание, что переклички не будет. Узнав об этом, нижние чины самопроизвольно вышли из комнат и собрались в среднем коридоре казармы. Дежурный по роте, слыша вверху крик: «выходи на перекличку», и видя сбор людей, объявил им, что переклички не будет, о чём и донёс фельдфебелю Брагину. Последний послал дежурного объявить вторично об отмене переклички; но люди не расходились. Тогда Брагин приказал собравшимся идти в комнаты, на что они единогласно отвечали, что имеют просьбу к своему ротному командиру и просят послать за ним. Брагин полагал, что нижние чины хотят жаловаться на него, и потому спросил: «кто имеет на него претензию?» Когда он узнал, что рота довольна всеми начальниками, а намерена только просить ходатайствовать об отмене предстоявшего на другое утро десяточного смотра, то послал к капитану Кошкарову. Первый посланный не застал его дома, когда же после того был отправлен унтер-офицер, то Кошкаров в след за ним прибыл.^[20]

Найдя всю роту в сборе, Кошкаров спросил о причине самовольного выхода. Тогда вся рота начала говорить вдруг, но что именно — за множеством голосов разобрать было трудно. Крикнув: «смирно», и тем совершенно восстановив тишину, капитан приказал людям говорить поодиночке и тогда оказалось что все просят об отмене десяточных смотров и облегчении их положения. При этом нужно заметить, что когда Кошкаров подходил к левому флангу, говор начинался на правом и обратно. Не обратив на это должного внимания, он начал давать советы и делать увещевания, тогда как в подобном случае следовало не говорить, а действовать, и действовать решительно. «Вы выбранные гренадеры», говорил он роте, «должны быть примером, а вы тяготитесь службою». Люди отвечали, что они готовы служить с полным усердием, но просят только об отмене смотров. Капитан начал убеждать их и доказывать дерзость такого поступка, представляя им всю строгость законов и припоминая им некоторые примеры подобного своеволия, с последовавшими за то наказаниями. Пока он говорил, рота молчала, но едва он кончил, общая просьба снова была повторена сотней голосов. Полагая, что нет уже средств помочь упорству и прекратить начавшийся беспорядок, Кошкаров обещал довести обо всём до сведения начальства и приказал людям разойтись, что и было немедленно исполнено.^[21] Это успокоило кап. Кошкарова, который прямо из роты отправился сначала сообщить о случившемся батальонному, а потом полковому командиру. Первого он не застал дома, что же касается до второго, то полковник Шварц ограничился подтверждением общей фразы, «наблюдать за порядком и ожидать дальнейших приказаний по утру». Но по утру, принимая десятки от роты его величества, он никому не дал заметить, что знал о происходившем накануне.^[22]

Между тем полковник Вадковский, поздно возвратясь домой и узнав из письменного объяснения Кошкарова, что нижние чины разошлись по комнатам и легли спать, не счёл нужным ехать в роту Его Величества, полагая при этом, что внезапный приезд его в тот же вечер вновь встревожит людей.

На следующий день, 17 октября, в 7 часов утра, Вадковский, прибыв в Государеву роту, приказал ей собраться; но вместо строгого разбора дела в самом его начале, он, подобно Кошкарову, начал доказывать людям дерзость их поступка.^[23] Поступок был уже совершён и следовательно нужно было немедленно искупить его наказанием, дабы разом прекратить беспорядки и ропот. В то время (т. е. утром 17-го числа) это было ещё весьма возможно, потому что главные объявители претензий могли быть известны.^[24] В ответ на увещания полковника Вадковского, люди просили довести до сведения начальства, что «безпрестанная чистка и беленье аммуниции не только лишили их собственных достатков, но часто даже и в воскресные дни не позволяли им исполнять христианскаго долга». Получив такой ответ, Вадковский приказал роте разойтись и донёс о всём полковому командиру. Выслушав словесный рапорт Вадковского, полковник Шварц объявил, что поспешит известить об этом высшее начальство и в то же время приказал полковому адъютанту донести о случившевся великому князю Михаилу Павловичу.

Не ранее, как на разводе, бывшем в 10 часов утра того же дня, Шварц доложил о происшедшем в Государевой роте начальнику корпусного штаба, генерал-адъютанту Бенкендорфу, который немедленно донёс обо всём командующему корпусом. Генерал Васильчиков приказал начальнику штаба без замедления произвести исследование, в особенности же открыть зачинщиков, вызывавших роту на перекличку. Но в этом ли состояла общая вина роты? Она заключалась в неповиновении фельдфебелю, приказывавшему людям разойтись, чего они не исполнили; равно как и в том, что жалоба принесена была в совершенно неуместную пору.

Первое обстоятельство могло бы быть исследовано домашним образом, второе же не могло произойти без предварительного соглашения между солдатами. Узнать же, кто приготовлял это соглашение, было не трудно, потому что, как выше замечено, при самом объявлении претензии ротному командиру, люди, желавшие быть представителями прочих, выставились сами собой и были все известны. За них-то и следовало взяться: тогда дело, по всей вероятности, обошлось бы несколькими строгими наказаниями и не пошло бы так далеко.

Вместо этого батальонный командир велел построиться всей роте. То же самое сделал и начальник штаба, приказав построить стрелковый взвод в верхнем, а гренадерский в среднем коридоре. Когда же батальонный командир, заметив неудовольствие людей от разделения их на части,^[25] доложил об этом генералу Бенкендорфу, то вся рота была сведена в среднем коридоре. Начальник штаба начал исследование с того, что сделал роте те же вопросы, какие делал ей полковник Вадковский, т. е. спрашивал, что составляет предмет её жалоб? По какой причине собрались люди на перекличку без приказания и не разошлись, когда им было приказано? И, наконец, подговаривал ли кто либо к объявлению претензии или нет?

Люди отвечали: 1) что довольны всеми начальниками, кроме полкового командира; 2) что собрались на перекличку для объявления претензии без приказания и действительно не расходились, в чём приносят сердечное раскаяние, и 3) что к жалобе они ни кем не были подговариваемы, а делали это по общему желанию.

Эти ответы нисколько не разъяснили дела, да можно ли было и ожидать других ответов от 200 человек, спрошенных вместе?

Если бы замеченные фельдфебелем накануне были спрошены отдельно, если бы даже пришлось пожертвовать одним из них для показания примера, то порядок был бы восстановлен мгновенно. Не подлежавшую никакому сомнению мысль эту разделял сам государь император, писавший по этому предмету Аракчееву: «я почти уверен, что еслиб с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее, при самом начале, ничего другого важнаго не было бы».^[26]

По получении ответов, начальник штаба распустил людей, приказав ротному и батальонному командирам доставить к вечеру письменные рапорты о случившемся. Между тем во всех ротах узнали, что в государеву роту приезжал начальник штаба и разбирал их жалобу.

Начались толки, и некоторые из людей неодобрительного поведения говорили: «надо поддержать 1-ю гренадерскую роту, если и нас будут спрашивать».

Совершенно другое заговорили бы они, если бы узнали, что батальонный командир, а тем более начальник штаба, взыскал с тех, которые были указаны фельдфебелем, и что сделовательно нельзя приносить жалобы, когда кому вздумается.^[27]

В 3 часа полковник Вадковский и капитан Кошкаров сошлись вместе, для составления донесений. В это время присланный из дворца ездовой передал приказание его высочества, чтобы полковник Вадковский немедленно явился к нему.

Великий князь спросил его: что делается в полку и не заметил ли он в нём какого беспорядка? Вадковский пишет: «смело отвечал я его высочеству, что везде, сколько мог заметить, существует порядок и тишина. Хотя и не моя была обязанность, но я просил его высочество прекратить несчастное происшествие домашним наказанием и не доводить до сведения высшаго начальства».

«Великий князь согласился на это, с тем только, чтобы я ехал в роту его величества и привез бы раскаяние нижних чинов в их проступке». Прибыв в роту, батальонный командир опять приказал собрать её. Об успехе своего поручения Вадковский продолжал так: «я употреблял все способы, чтобы доказать людям важность их поступка и вразумить их, что одно признание может возвратить к ним прежнее благорасположение начальства, но тщетно».^[28]

Возвратясь к его высочеству, полковник застал там генерала Бенкендорфа, который приказал ему в тот же вечер, в 8 часов, привести 1-ю гренадерскую роту в штаб гвардейского корпуса, рядовых в шинелях и фуражках, унтер-офицеров в киверах с тесаками: «это делается для того», говорил начальник штаба, «что командующий корпусом не может по болезни приехать в полк, и желает сделать допрос в штабе».

Приказание это было исполнено в точности.

V.
Арестование роты его величества. — Действия 1-й и 2-й рот. — 3-я рота.

В тёмный осенний вечер, сопровождаемая толпой гулявшего в воскресный день народа, рота вышла из казарм, а в 8 часов была уже выстроена на площади против штаба, в сенях которого сидели генералы Васильчиков и Бистром.

Узнав о приводе роты, командующий корпусом приказал ввести её в манеж, который предварительно был освещён и занят двумя ротами Павловского полка. Между ними поставили Семёновскую роту и повели под конвоем в крепость.

По приводе роты в крепость, она сдана была в распоряжение плац майора. Капитан Кошкаров и полковник Вадковский, возвратясь, по приказанию генерала Васильчикова, в полк, донесли о всём командиру полка и просили его сделать распоряжение о наряде в караул, в который следовало полку вступить на другой день, вместо государевой роты, других людей. Положено было с каждой роты полка послать по 20 человек. Передать это приказание в поздний вечер нельзя было иначе, как разбудить во всех ротах фельдфебелей, правящих унтер-офицеров и капральных ефрейторов. Вот причина почему в 12 часов ночи многие люди ещё не спали, а, занимаясь приготовлениями к караулу, толковали о случившемся в 1-й гренадерской роте, не зная ещё, что она уже арестована.

Около полуночи, с 17 на 18-е октября, рядовой 2-й фузил. роты Павлов первый узнал об арестовании роты его величества и поспешил передать это товарищу своему Чистякову, доказывая ему, что нужно заступиться за роту и выручить её. По уходе Павлова, Чистяков долго оставался в нерешительности, что делать, потом вдруг вскочил с своей кровати, выбежал в коридор и закричал: «выходи на перекличку!» Разбуженные неожиданным вызовом, нижние чины, в недоумении, начали выходить из комнат, где зачинщик беспорядка Павлов кричал собиравшимся: «нет государевой роты! она погибает!» В это время фельдфебеля в роте не было, потому что он был потребован в канцелярию для получения от полкового адъютанта приказаний касательно предстоящего караула. Поэтому унтер-офицеры, выйдя в коридор, не знали в чём дело; но услышав крик Павлова и Чистякова, начали унимать их, советуя вместе с тем людям разойтись. Старания их были напрасны, толпа всё более росла, зачинщики подбивали их, и когда наконец все узнали об арестовании гренадерской роты, волнение сделалось общим и ежеминутно усиливалось. Между тем дежурный по роте успел дать знать о происходящем ротному командиру штабс-капитану Левенбергу.

Поспеша в казарму, Левенберг нашёл роту в строю, но не в полном составе: многие из нижних чинов, особенно женатые, оставались в своих комнатах. Левенберг полагал восстановить порядок тем же путём, как считал это возможным накануне капитан Кошкаров. Он спросил роту: почему она собралась, и какая причина побудила её сделать это без приказания? На эти вопросы он получил в ответ, что кричали на перекличку, и потому люди вышли; что узнав при этом об арестовании государевой роты, они считают её погибающей и себя виновными наравне с ней. Всё это можно было узнать и от дежурного, вероятно передавшего ротному командиру, как Чистяков кричал в коридоре. К тому же и виновный был на лицо: следовало только взяться за него, и дело было бы остановлено. Но Левенберг, уверенный в повиновении роты, не хотел принимать гласных мер в ночное время, и потому приказал роте разойтись, выставив прежде солдатам дерзость их поступка. Нижние чины исполнили приказание. В это время полковник Шварц потребовал штабс-капитана Левенберга к себе на квартиру.^[29]

Между тем беспокойства начались уже и в 1-й фузилёрной роте: тот же рядовой Павлов, подговариваший Чистякова, пришёл в комнату, где находился рядовой Васильев; передав ему об отводе государевой роты в крепость, он склонил его действовать заодно с собой. Ещё до выхода людей 2-й роты в коридор, Васильев успел сходить в 1-ю роту, где разбудил рядового Кузнецова и передал ему, будто бы 2-я рота собралась уже просить за гренадерскую. Кузнецов сначала не поверил и сам пошёл убедиться в сказанном. В это время 2-я рота действительно уже начала собираться; поэтому Васильев, возвратясь в свою казарму, стал обходить комнаты и будить людей, говоря им, чтобы выходили в коридор, потому что 2-я рота уже просит за государеву. Между тем прибыл в казарму командовавший 1-й ротой, поручик Тулубьев. Неопытный в управлении частью и не зная ещё о поступке Кузнецова, он повторил действия Левенберга. На вопрос: для чего собрались? люди отвечали, что государева рота погибает и они желают разделить её участь.

В то же время несколько голосов крикнули: «на право», и все бывшие в строю бросились в казарму 2-й роты. Тулубьев, оставшись в коридоре с унтер-офицерами и несколькими рядовыми, не вышедшими из комнта, немедленно послал верхового известить о случившемся батальонного командира.

Когда 1-я рота вбежала в казарму 2-й, там опять всё было тихо. Некоторые люди ложились спать, другие оставались в комнатах, ожидая возвращения Левенберга. Шум вбежавших вновь вызвал всех в коридор. Там обе роты смешались вместе, и при крике главных возмутителей: «пойдёмте в 3-ю роту!» бросились из казарм. Фельдфебель и унтер-офицеры, не будучи в состоянии удержать стремления рядовых, остались в коридоре, куда впрочем тогда же возвратились и многие из людей 2-й роты.

В 3-й роте всё ещё было спокойно: приготовившись к караулу, люди спали; дневальный и часовой были на своих местах. Несмотря на это, дежурный унтер-офицер, узнав о начале беспорядка в других ротах, счёл обязанностью донести об этом ротному своему командиру, капитану (Сергею Ивановичу) Муравьёву-Апостолу. Когда унтер-офицер шёл к нему, люди 1-й и 2-й роты ходили уже под окнами 3-й роты и кричали, чтобы она выходила; другие стучались в ворота и двери, но часовой не впускал их.

Разбуженный в исходе 1-го часа ночи, капитан Муравьёв-Апостол тотчас начал одеваться, а дежурному приказал вернуться в роту и смотреть, чтобы все выходы были заперты и никто не смел бы входить в казарму. Приказание это пришло поздно: когда возвратился дежурный, люди 1-й и 2-й роты успели уже выломать ворота и, войдя в коридор, кричали, чтобы 3-я рота вставала и выходила.^[30] В это время приехал полковник Вадковский. Минута была критическая: от неё зависела участь полка.

«В третьей роте», писал Вадковский, «нашел я людей ввереннаго мне баталиона толпящимися в безпорядке и шуме. Присутствие мое возстановило тишину: люди, сколько позволяла им теснота, выстроились и выравнялись. Разпросив причину таковаго их сборища в необыкновенный час и без приказания начальства, получил в ответ, что они покойными быть не могут без роты его величества. Объяснив им, что не их дело входить в распоряжение начальников, приказал разойтись по комнатам и готовиться к караулу, на что они отвечали, что начальству никогда сопротивляться не хотели, что к караулу будут готовы, но не иначе как с головою, т. е. с ротою его величества, ибо без нея не к чему пристраиваться. Касательно же полковника Шварца, изъявили они единственное желание видеть его и просить об освобождении роты его величества; даже поговаривали, что надо итти искать его. Видя до какой степени раздражены были люди, и полагая, что строгостию не только бы не прекратил безпорядка, но может и удвоил его, я вторично требовал от них молчания, приказал им и получил обещание, ждать меня час времени в коридоре 3-й роты, объявив, что имею намерение ехать к начальникам для донесения им о происшествии и для исходатайствования виновным прощения.»^[31]

Тотчас по отъезде полковника Вадковского, прибыл в 3-ю роту капитан Муравьёв. Войдя в коридор, он нашёл нижних чинов своей роты построенными, люди же других рот в беспорядке толпились по флангам и сзади фронта. Фельдфебель и унтер-офицеры были перед ротой. Не относясь к людям, капитан потребовал от фельдфебеля отчёта, как он мог допустить роту собраться, и кто пропустил в неё нижних чинов других рот? Фельдфебель отвечал, что двери охранялись часовым и дневальным, но люди 1-й и 2-й роты оттеснили их от входов и бросились в казарму, где насильно вызывая солдат в коридор, собрали роту.

Муравьёв обратился тогда к роте, приказывая людям не брать в пример противозаконный поступок других рот, от которого произойдут пагубные для них последствия. Он представлял при том, что ежели, в течение трёхлетнего командования ими, он мог заслужить их доверенность и любовь, то они этим поступком губят себя и его. Насколько возможно ещё было прекратить беспорядки, видно из того, что рота, не смотря на присутствие двух других, вышедших уже из повиновения, с полным вниманием слушала слова своего капитана и, по приказанию его, готова была разойтись по комнатам. Но в это время, с разных концов коридора слышались слова: «Не расходись 3-я рота! Государева рота погибает, а 3-я рота пойдёт спать и отстанет от своих братий! Мы хотим все вместе просить по начальству! Пойдём во 2-ю гренадерскую роту!» Муравьёв не мог дознаться, кто именно произносил эти слова, но нет сомнения, что то были люди, начавшие беспорядки в других ротах. С целью прекратить говор, расстраивавший порядок его роты, капитан подошёл к левому флангу, где находилась главная толпа, и строгим голосом приказал ей выйти; но люди отвечали, что их нашёл тут полковник и приказал ждать его возвращения.

При вторичном требовании Муравьёва удалиться из 3-й роты нижние чины вновь сослались на приказание батальонного командира.

VI.
Весь полк на площади. — Меры начальства.

Пока это происходило на левом фланге, на правом раздался крик: «На право! Пойдём во 2-ю гренадерскую роту!» Люди 1 и 2 роты, бросившиеся в правую дверь, увлекли за собой и несколько человек 3-й. Поэтому Муравьёв, приказав фельдфебелю, чтобы никто из остальных не выходил из казармы, последовал за людьми, увлечёнными толпой во 2-ю гренадерскую роту. Там двери уже были отпёрты и люди 1-го батальона будили нижних чинов, не смотря на присутствие командира 2-й гренадерской роты, капитана Тухачевского. К последнему обратился Муравьёв с просьбой присмотреть, чтобы люди 3-й роты не входили вместе с другими в казарму; сам же, обойдя комнаты, выслал из них солдат 3-й роты обратно в свою казарму. Вернувшись в неё сам, он застал там всех в коридоре. Третья рота была вся на лицо, но к несчастью в ней оставались некоторые люди других рот, не пошедшие во 2-ю гренадерскую. Им-то Муравьёв объявил: 1) что когда он приказывал им идти по своим местам, они ссылались на приказание полковника, следовательно обязаны теперь ждать его; 2) что он ни одного человека не выпустит более из роты. После этого он приказал им лечь в коридоре, а свою роту распустил по комнатам, прибавив, что не отойдёт от роты, покуда не получит приказания начальства. То и другое было исполнено: люди 3-й роты легли почти все, многие заснули, другие оставались в коридоре в маленьких кучках, тихо разговаривая между собой. Видя общее спокойствие и утомлённый волнением, в глухую ночь, в которую около двух часов пробыл в коридоре, Муравьёв, вместе с пришедшим из 1-й роты поручиком Тулубьевым, взошёл в фельдфебельскую комнату.^[32]

В это время, часа в 3 утра, возвращался в казарму 3-й роты посланный от неё в маскарад караул. Увидя на лестнице вооружённых людей, нижние чины других рот приняли их за конвой, присланный взять их и, крикнув: «хватать идут!», бросились из дверей. За ними последовали многие из бывших в ближайших комнатах людей 3-й роты, равно как и жившие в верхнем этаже, куда Муравьёв не мог поспеть, потому что спешил сперва удержать людей, размещённых внизу, что ему и удалось. Но как большая часть роты была уже увлечена, то он оставил фельдфебеля и всех унтер-офицеров в казарме и поспешил с Тулубьевым на полковой двор, где толпился почти уже весь полк в беспорядке. Сбор этот произошёл по вызову людей 1-й и 2-й рот, успевших обежать казармы всего полка в то время, когда остальные дожидались в 3-й роте возвращения полковника.

Таковы были последствия нерешительности частных начальников и тех мер, которые были употреблены накануне.

Рассмотрим теперь, как понимал случившийся беспорядок командир полка и что предпринимал он к его прекращению.

В 10 часов вечера, когда всё ещё было тихо и спокойно, командующий корпусом потребовал полковника Шварца в свою квартиру. Генерал Васильчиков расспрашивал о подробностях всего, что было в государевой роте, делал Шварцу выговор за то, что он не предупредил возникшего неудовольствия, приказывал не переменять покуда ни в чём прежнего порядка, и дать знать ему, если случится что либо в полку.

Оба они не знали, что там уже случилось то, чего не успели поправить, проводя время в рассуждениях, в такую пору, когда всякая минута была дорога и нужно было пресекать зло не словами, а делом. В 12 часов полковник Шварц возвратился домой, где застал уже дежурного по полку (штабс-капитана Рындина) с донесением, что в 1-й и 2-й ротах началось волнение. «Идите обратно в роты», говорил Шварц Рындину,— «и скажите полковнику Вадковскому, чтобы он вместе с ротными командирами, по долгу своему, употребил все меры к пресечению безпорядка». В то же время он потребовал к себе командира 2-й роты и через то лишил его возможности водворить в ней спокойствие, что, как мы видели, уже было начато довольно успешно. Полковой адъютант (В. П. Бибиков) отправлен был с словесным донесением о происходящем в полку к его императорскому высочеству, к начальнику штаба и к командующему корпусом. Вот всё, чем ограничились распоряжения Шварца, даже и тогда, когда дежурный по полку вторично явился к нему с известием, что 1-я и 2-я роты вышли из своих казарм, вызывают последовать их примеру роты 3-ю и 2-ю гренадерскую, и что толпы людей начинают уже собираться на госпитальной площади.

Дальнейшие действия Шварца яснее всего обозначаются подлинными словами современных донесений. В них сказано: 1) «Полковой командир Шварц, получа таковыя о безпорядке уведомления, сам лично никаких мер к устройству не принимал».^[33] 2) «Он не только не старался обуздать своеволие солдат личным своим присутствием, но потерял, к предосуждению своему, твёрдость духа, допустил себя до того, что, быв побочным зрителем безпорядка, дал время своевольству сделаться общим и гибельным для всего полка».^[34] Кроме того, из обстоятельств дела видно, что узнав о выходе людей на площадь, полковник Шварц тайным образом вышел из дома, долго, никем не замечаемый, ходил в окрестностях казарм и потом остаток ночи провёл у знакомого своего в Измайловском полку.

Когда о выходе полка на площадь донесено было командующему корпусом, то он тотчас же поехал к военному генерал-губернатору, графу Милорадовичу. Последний лично отправился к полку. В это время на площади происходило следующее: нижние чины всех трёх батальонов, смешанные вместе, толпились кучами; главные виновники восстания в ротах переходили от одной кучки к другой и подстрекали людей к просьбе об освобождении государевой роты; некоторые из ротных командиров, блуждая в непроницаемой темноте октябрьской ночи, старались собрать людей своих рот, но не узнавали их; большей части фельдфебелей и унтер-офицеров не было на площади, потому что они не выходили из казарм.

При всём желании рассеять толпу, ротным командирам не за кого было взяться, потому что не знали с кого начать. Между тем с нижними чинами смешались уже кое-где кучки простого народа, шедшего из слобод к ежедневным своим занятиям в город.

В таком положении, в исходе 5-го числа утра, нашёл полк граф Милорадович. Если бы можно было заранее предвидеть приезд его к полку, то нет сомнения, что старший из присутствующих на площади офицеров, произнеся магическое слово «смирно!», унял бы говор, тем более, что люди сами, из любви и беспредельного уважения к вождю, начальствовавшему ими в боях, желали бы слышать слова его и пришли бы в порядок. Но граф подъехал к отдельным кучкам в темноте. Когда он говорил на одном пункте площади, на другом, где не знали о его приезде, за общим говором нельзя было слышать слов его. На увещания графа, солдаты, снимая фуражки, отвечали, что «они готовы перенести всякия наказания, какия угодно будет начальству над ними произвести, но терпеть притеснений полковника Шварца не в состоянии, равно не могут построиться, потому что за нахождением роты его величества под арестом, не к кому пристроиться».^[35]

Немного спустя прибыл на площадь генерал-адъютант Бенкендорф с известием, что командующий корпусом немедленно прибудет к полку и приказывает ему построиться. Слова эти не произвели должного действия; поэтому начальник штаба тотчас же возвратился к генералу Васильчикову, который, узнав, что полковник Шварц скрылся, отрешил его от командования полком и поручил оный генералу Бистрому 1-му, приказав ему ехать на площадь и там же приготовить полк к инспекторскому смотру, который он намерен был произвести на рассвете.

По прибытии к полку, Бистром объявил ему волю корпусного командира. 2-й и 3-й батальоны начали было строиться, и линии их, не взирая на темноту, стали уже обозначаться; но в это время люди 1-го батальона, толпясь между этими линиями, препятствовали становиться в порядок, и снова полк смешался в одну массу. Тогда явился Потёмкин. Полагая личным влиянием своим на людей водворить тишину, он испросил разрешение генерала Васильчикова ехать на площадь. Едва завидев любимого начальника, люди окружили его, говорили о переносимых ими тягостях, просили его принять полк, уверяли в любви и покорности.

Всё это не только не вело к порядку, но, напротив, разрушало его.

Видя, что все принятые меры не прекращают развившегося волнения, генерал Васильчиков решился лично ехать на площадь, но прежде того приказал генералу Бенкендорфу, в то время, когда он будет говорить с людьми, занять Семёновские казармы лейб-егерским полком; генералу же Орлову, со вверенным ему конногвардейским полком, приблизиться к площади.

В 6-м часу прибыл к полку командующий корпусом. Говор умолк. Васильчиков объявил людям, что «рота его величества ослушанием и своевольством сделалась виновною, что за сие арестовал он ее и велел предать суду, что до высочайшаго разрешения ни под каким видом не освободить ее ни от суда, ни от ареста; что наконец и они все делались виновными, ибо не послушались приказания начальства, а потому и приказывает им самим идти тотчас под арест в крепость».^[36]

Приказание это, доносил генерал Васильчиков, было исполнено беспрекословно: все бывшие на площади, без конвоя, пошли в крепость; никто даже не зашёл в казармы.

Так нерешительные меры, принятые ближайшим начальством, из минутного заблуждения дали развиться явному неповиновению, которое расстроило полк, покрытый вековой славой и взысканный милостями монарха.

VII.
Отправление батальонов из С.-Петербурга. — Донесения.

Описав происшествия 16 и 17 октября 1820 г., мы должны сказать о их последствиях. Генерал Васильчиков, заключив 1-й батальон полка в крепость, счёл в то же время необходимым удалить остальные из столицы. Вследствие этого, 18-го числа, командующий полком получил предписание приготовить людей к выступлению:^[37] 2-му батальону приказано было следовать в Свеаборг на судах, приготовленных в Кронштадте; 3-му — идти сухим путём в Кегсгольм, где оба должны были расположиться по усмотрению генерала графа Штейнгеля, извещённого об отправлении их нарочно для того посланным курьером.

19-го октября, рано утром, оба батальона, при всех своих штаб- и обер-офицерах, выступили из С.-Петербурга: 2-й под начальством полковника Вадковского в Ораниенбаум, 3-й — под командой полковника Яфимовича — по выборгской дороге. Одетые в полную походную амуницию, но без тесаков и ружей, батальоны, в совершенном порядке, следовали к местам своего назначения. В казармах оставлены были только семейства нижних чинов и малое число людей, необходимых для присмотра за имуществом, так как нижние чины не могли взять с собой ничего, кроме того, что поместилось в ранцах.

По прибытии в Кронштадт, до приготовления судов, 2-й батальон был помещён в казармах. Там пробыл он до 24 октября. Транспорты: «Патрикий», «Иоанна-Шарлотта» и «Филадельфия» назначены были перевезти роты в Свеаборг.

Прежде выступления из казарм, люди просили отслужить молебен; это было дозволено. 24-го числа утром нижние чины размещены были на суда следующим порядком: роты 2-я гренадерская и 6-я, под начальством батальонного командира, заняли «Патрикий»; 4-я и часть 5-й «Иоанну-Шарлотту»; остальные люди 5-й роты — «Филадельфию». Позднее осеннее время мало представляло надежды на благополучное плавание, и нижние чины, равно как и офицеры, назначенные на один транспорт, не без опасений расставались с теми, которые были на другом.

Опасения эти были не напрасны.

«Патрикий» прибыл в Свеаборг лишь после пятидневного весьма затруднительного плавания; что же касается остальных судов, то 27-го числа, по случаю сильной бури, они были разъединены, и полковник Вадковский в первом донесении своём из Свеаборга писал, что об участи их он ничего не знает. Долго и само начальство не знало, что случилось с 4-й и 5-й ротами; носилась уже молва об их погибели;^[38] но неделю спустя после отплытия их, получено известие от старшего на отделившихся судах, поручика Писемского 1-го. Он доносил: 1) что, отброшенные бурей к южному берегу залива, они прибыли в Ревель, на рейде которого ждут приказаний или попутного ветра, чтобы идти в Свеаборг; 2) что в обеих ротах больных нет ни одного; 3) что нижние чины послушанием и скромным поведением своим обнаруживают усердное желание загладить вину свою.^[39] Когда донесение это сообщено было начальству, то немедленно послано в Ревель приказание, чтобы 4-я и 5-я роты оставались там в казармах, впредь до приказания. Вместе с тем отправлены туда полковник Нарышкин и капитан Муравьёв-Апостол. Но недолго оставались роты в Ревеле: установившаяся вскоре погода дала возможность перевести их в Гельсингфорс.

Во время пребывания в Финляндии, Яфимович и Вадковский еженедельно доносили о состоянии своих частей, которым в удобную погоду производили учения, по собственному усмотрению.

В таком положении застал полк высочайший приказ от 2-го ноября.

Обратимся теперь к происходившему в Петербурге. Октября 21 приказано было всех нижних чинов 1-го батальона, не выходивших ночью на площадь, и следовательно почти непричастных к делу, перевести в крепость, где они и были помещены в казематах своих рот. После этого всякое сообщение заключённых с полком было прервано. Хлеб, приготовляемый до тех пор в казармах, стали печь в крепости. Жёнам нижних чинов строго запрещено посещать мужей своих.^[40] Положение солдатских семейств, оставшихся сначала без всяких средств и опоры, улучшено тем, что на каждое из них определено было военным министром отпускать по 50 коп. в сутки. В то же время предписано было генералу Бистрому: 1) сделать всему оружию опись, перенести его из казарм в цейхгауз полка, 2) имущество нижних чинов оставить на тех самых местах, где оно находится; 3) людей, оставшихся в казармах, из оных не отпускать и объявить им, не собирая всех вместе, а порознь в каждой роте, что они остаются для сбережения вещей своих товарищей; 4) главный присмотр над этими людьми, равно и над казармами, поручить офицерам Семёновского полка, которых и наряжать для того дежурными, одного по казармам, другого по батальону, находящемуся в крепости.

Все эти приказания исполнялись со всей точностью в течение месяца, до получения высочайшей резолюции на донесения, отправленные 18-го октября к государю императору. Военный генерал-губернатор и командующий корпусом доносили его величеству о несчастном происшествии, каждый со своей стороны. Отвезти эти донесения поручено было штаб-ротмистру лейб-гвардии гусарского полка Чаадаеву. Дурные дороги, непрочность экипажа и расстроенное здоровье были однако же причиной, что Чаадаев приехал в Троппау позже, чем предполагалось, так что австрийский министр Меттерних днём ранее успел узнать о беспорядках, происшедших в Семёновском полку и в разговоре с государем упомянул о них. Можно вообразить себе удивление и негодование его величества! Он не верил словам Меттерниха; но в тот же день они подтвердились бумагами, привезёнными Чаадаевым.

Надобно заметить, что граф Милорадович и генерал Васильчиков знали о деле только из слов генерала Бенкендорфа, полковников Шварца и Вадковского и капитана Кошкарова; знали же они от этих лиц то, что меры их восстановить порядок были тщетны. Мы видели каковы были эти меры.

На основании таких показаний и того, что начальники сами видели на площади, составлены были донесения государю. Очевидно, что излагать дело в подробности и вникать в действия частных начальников было ещё некогда; к тому же в день отправления курьера, все обстоятельства не могли ещё быть известны ни графу Милорадовичу, ни генералу Васильчикову. Не нам описывать чувства государя при известии о столь горестном событии!

«Известно» — писал государь — «несчастное, но в то же время постыдное приключение, случившееся в Семеновском полку. Легко можно было вообразить какое печальное чувство оно во мне произвело. Еще печальнее, что случилось в гвардии, а для меня лично еще грустнее, что именно в Семеновском полку... Меры, на которыя решился корпусный командир с полком, впоследствии были необходимы, но сим полк погублен... как мне ни грустно, но теперешний состав полка нельзя уже так оставить...»^[41]

Приказ императора, данный российской армии 2-го ноября, был собственноручно написан государем. Приказ этот решил участь Семёновского полка и потому приводится здесь в подлиннике.

Приказ российской армии.^[42]

К прискорбию моему и целой армии извещаю ее о постыдном происшествии, случившемся 17-го октября в лейб-гвардии Семеновском полку. Одна рота онаго, забыв долг присяги и военнаго повиновения начальству, дерзнула самовольно собраться в позднее вечернее время, для принесения жалобы на своего полковаго командира. Когда за сие буйство она отведена была под стражу, то и прочия роты вышли из должнаго повиновения.

Российская армия, сверх приобретенной незабвенной славы на поле чести, с первейших времен ея образования, всегда была примером верности, соблюдения священной клятвы и не прикосновеннаго повиновения своему начальству. На сем-то повиновении основан единственно военный порядок, без коего войско теряет все свое достоинство. Ему известно, что все законные способы даны, дабы справедливыя жалобы доходили от обиженных подчиненных начальству. На сие установлены инспекторские смотры бригадными, дивизионными и корпусными начальниками, коих ежегодно бывает четыре, и на которых закон повелевает даже откровенно каждому приносить свою жалобу.

Полки, составляющие сию отличную армию, с должным негодованием извещаются о случившемся происшествии в лейб-гвардии Семеновском полку. Они возчувствуют, что составляющие сей полк соделались не достойными долее в оном оставаться и носить мундир полка, устроеннаго самим Петром Великим, и имевшаго неоцененное преимущество сопровождать его в знаменитые его походы,— полка, коего имя равномерно прославилось в незабвенную последнюю войну, и особенно под Кульмом, следовательно, память онаго не должна быть посрамлена. Российское же войско довольно заключает в себе много храбрых воинов, достойных занять место в лейб-гвардии Семеновском полку.

Святость законов и честь имени Российской армии требуют, дабы состав полка, оказавшего столь нетерпимое своеволие, был уничтожен. Вследствие чего, с непоколебимою решимостию, но с душевным сокрушением и не останавливаясь чувством личной моей привязанности к сослуживцам, по необходимости долга, на мне лежащаго, повелеваю: всех нижних чинов лейб-гвардии Семеновскаго полка распределить по разным полкам армии, дабы они раскаясь в своем преступлении, потщились продолжением усердной службы загладить оное. Виновнейшие же и подавшие пагубный пример прочим, преданные уже военному суду, получат должное наказание по всей строгости законов.

Штаб и обер-офицеры сего полка, найденные все совершенно непричастными сему неповиновению, усердно старались возстановить потерянный порядок; но тщетно: и сим доказали свое неумение обходиться с солдатами и заставлять себе повиноваться.

Уважая однако же их старание, повелеваю: перевести оных в армейские полки, сохранив им преимущество гвардейских чинов. Полковой-же командир, полковник Шварц, предается военному суду, за неумение поведением своим удержать полк в должном повиновении.

Для немедленнаго укомплектования лейб-гвардии Семеновскаго полка назначаются роты из гренадерских полков, по особо данному повелению.

Александр.

В г. Троппау.
2 ноября 1820 года.

Верно: генерал-адъютант Закревский.^[43]

VIII.
Мнения о причине происшествия. — Сформирование полка в новом составе.

Одновременно с получением в Петербурге высочайшего приказа, присланы были из Троппау и все распоряжения относительно сформирования нового полка. Но прежде, нежели будем говорить о них, рассмотрим, чему приписывали причины несчастного события, случившегося в полку.^[44]

Причины отъезда государя за границу, равно как и продолжительного пребывания его в Троппау,— были политические. В то время в Германии и особенно в Италии, некоторые революционные партии начинали приобретать значительное развитие. Умы, взволнованные демагогическими идеями, влекли многих в тайные общества. Ясно, что такое зло следовало остановить в самом начале и стараться, чтобы нравственная зараза не пустила отраслей своих. Все мысли государя Александра I направлены были к этой цели, и вот почему он полагал, что беспорядки в Семёновском полку должны были произойти не от тех причин, от коих они действительно произошли. «По моему убеждению», писал государь, «тут кроются другия причины. Внушение кажется было не военное; военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял. Офицеры все усердно старались пресечь неповиновение, но безуспешно. По всему вышеописанному заключаю я, что было тут внушение чуждое, но не военное. Вопрос возникает какое же? Сие трудно решить. Признаюсь, что я приписываю его тайным обществам».^[45]

Строгое исследование дела раскрыло потом истину и убедило государя, что настоящая причина события заключалась в неустройствах, обнаружившихся в последний год командования полком генерала Потёмкина, в неправильном взгляде на управление полком полковника Шварца, в его жестокости и в слабых мерах, принятых частными начальниками при начале беспорядков.

Много лет спустя, когда несчастное событие было уже забыто, когда каждый из виновных понёс уже заслуженное наказание, употреблены были все средства для обнаружения «чуждого влияния», о коем говорили современники, но не оказалось и тени чего-либо подобного. «Пусть земля разверзнется подо мною, пусть лишусь того, что для меня дороже всего на свете, пусть падет на меня Божие проклятие, если в событиях, ознаменовавших ночь с 17 на 18-е октября 1820 г., мог я предполагать хотя бы отдаленнейшее присутствие какого нибудь заговора, или посторонняго влияния, или вперед расчитаннаго плана действия»,^[46] пишет один из тех, которого распоряжения подвергнуты были строжайшему противу прочих исследованию.^[47]

Что беспорядки, начавшиеся в полку 16-го октября, не были следствием чьих либо обдуманных заранее замыслов, на это есть много неоспоримых доказательств. Не случись того, что сделал полковник Шварц на ученьи, утром 16-го октября 1820 г., общее негодование не обнаружилось бы именно в тот самый день. Офицеры, бывшие больными, на другой, а некоторые на третий день происшествия, не знали ешё о случившемся и не верили тому, что рассказывали им знакомые. Главные виновники, открытые при производстве суда между нижними чинами, сознаваясь во всём, спрашиваемы были много раз отдельно, но из показаний их ничего другого нельзя было вывести, кроме общего негодования на полкового командира. Между тем молва осуждала офицеров и осуждала не за то, в чём они действительно были виноваты. Мы показали выше действия некоторых частных начальников и видели, в какой степени распоряжения их не согласовались с обстоятельствами. Вина их, с одной стороны, происходила от неопытности, с другой,— нельзя иначе думать — от того, что каждый сам был недоволен командиром полка и, не думая, что беспорядки могут дойти до таких размеров, держал себя так, чтобы только не быть самому обвинённым.^[48]

Собственноручно составляя приказ о расформировании полка, Государь собственноручно же изложил предположения свои о сформировании нового. Его величество писал по этому случаю графу Аракчееву: «Для укомплектования вновь полка, я предполагаю единственным способом взять первые баталионы полков: императора австрийскаго, короля прусскаго и наследнаго принца. Сим самым полк опять будет хорош; но все не старый, котораго мне всегда будет жаль... Жаль также и сии три гренадерския роты полка разстроить; но нечего более сделать. Для поправления-же сих трех полков, полагаю третьи их баталионы разделить надвое, чем опять будет по 8 рот, и укомплектовать их, взяв по одной роте от каждаго гренадерскаго и карабинернаго полка 2-й и 3-й гренадерских дивизий, что и составит 12 рот, которыя по 4 и разделятся на каждый полк. Сим ротам уже послано повеление итти...»

Окончательное повеление его величества относительно сформирования нового полка получено было около 20-го ноября... Тогда же приступлено к сдаче остававшихся в казармах вещей и нижних чинов в ведение генерал-майора Желтухина, который генералом Васильчиковым был назначен командующим полком.^[49] Писаря, музыканты, мастеровые и вообще все нестроевые чины полка, не принимавшие участия в беспорядках, были перечислены в новый полк.

Между тем, как полковой казначей, штабс-капитан Рачинский, приводил всё оставшееся в ротах казённое и частное имущество в порядок и известность, высшее начальство деятельно заботилось об отправлении из Петербурга всех оставшихся в казармах людей и их имущества, по трактам, к тем корпусам армии, в которые переведены были нижние чины полка. Для этого сделано следующее распоряжение:

1) Команды из оставшихся в казармах нижних чинов были поручены: 1-го батальона — майору Ревельского пехотного полка Левенбергу,^[50] а в помощь ему назначен Староингерманландского полка штабс-капитан Михайлов;^[51] 2-го батальона — полковнику Углицкого пехотного полка Обрезкову и поручику 2-го морского полка Швенгельму; 3-го батальона — Белевского пехотного полка полковнику Нарышкину и Владимирского полка поручику князю Трубецкому.

2) Команды 2-го и 3-го батальонов, вместе со всем имуществом их, уложенным на 180 подводах, должны были выступить 20-го ноября. Команде же 1-го батальона, с пожитками его людей, помещёнными на 10 подводах, определено выступить 21-го числа, в день полкового праздника.

3) Солдатских жён, вместе с детьми моложе 10 лет, назначенными для помещения в кантонистские отделения, приказано оставить в Петербурге до тёплой весенней погоды, отделив для них две особые казармы.

4) Полковые суммы, амуницию, ружья, мундиры, кивера и все казённые вещи поручить ответственности полкового адъютанта и казначея, которые хотя и переведены в армию, но должны оставаться в Петербурге до окончательной сдачи полкового хозяйства.

За всем тем ещё оставались при казармах люди прежнего состава, в которых нуждались для переписки и сдачи казённых вещей, числившихся в ротах. Каптенармусы и артельщики были необходимы как для поверки имущества, так и для отчётности; кроме того необходимы были рабочие для приведения всего в порядок. Число всех таких людей значительно увеличивалось чинами, выписанными из госпиталей, что заставило поручить этот остаток полка полковнику Казнакову.

В это же время 2-й и 3-й батальоны в Кексгольме и Свеаборге распределялись по полкам первой армии. Часть 2-го батальона (204 человека) оставлена в последней из этих крепостей, как назначенная в полки 23-й пехотной дивизии, стоявшей в Финляндии; остальные отправлены, под начальством полковника Вадковского, в Псков, где должны были разделиться на отдельные команды. Что же касается до 3-го батальона, то большая часть его отправлена была чрез Новую-Ладогу в Вышний Волочёк. По прибытии в эти города, приказано было спросить нижних чинов: какое употребление хотят они сделать из имущества своего, которое по громоздкости не могло быть отправлено; равно доставить сведение о всех долгах, которые нижние чины считают на ком-либо из жителей столицы.

IX.
Окончательное расформирование полка. — Суд над виновными. — Сентенции.

Таким образом произошло расформирование нижних чинов прежнего состава Семёновского полка. Что касается до штаб- и обер-офицеров, то в приложении № 12 подробно сказано, в какие полки и какими чинами переведены они.^[52] Приказом по полку от 18-го ноября исключены были из него все офицеры, а 22-го и все нижние чины.^[53] С тех пор и до прибытия батальонов, назначенных на укомплектование, полк состоял из одних нестроевых; остальные показывались в рапортах недостающими до комплекта. Но вскоре была расформирована и большая часть нестроевых. 18-го декабря последовало предписание перевести в ближайшие отделения всех кантонистов полка, а инвалидную полуроту распределить в загородные команды Гатчины, Царского Села, Павловска и Петергофа; из этих же команд, равно как из лейб-гвардии гарнизонного батальона, приказано выбрать лучших людей для сформирования новой полуроты. Вследствие этого, кантонисты полка переведены были в отделения: псковское, новгородское, выборгское, нарвское и фридрихсгамское. Тогда же отправлены были из столицы все люди, состоявшие в ведении полковника Казнакова, выздоровевшие из госпиталей и явившиеся из командировок и отпусков.

В то время, когда 2-й и 3-й батальоны, находившиеся в Кегсгольме и Свеаборге, следовали к полкам армии, производился суд над нижними чинами 1-го батальона и над полковником Шварцем. Военно-судные комиссии составлены были по собственному назначению командующего корпусом. В первой из них, судившей нижних чинов, были: презусом — генерал Левашев, ассесорами — полковники: Преображенского полка князь Голицын, Измайловского Воропанов, Егерского Арбузов и 1-й гвардейской артиллерийской бригады Статковский. Во второй, судившей Шварца, презусом был генерал Орлов, ассесорами — полковники: Преображенского полка Исленьев, Измайловского Годейн 1, Егерского Ермолаев, Московского Неелов 3, и Кавалергардского граф Апраксин 3.

Военно-судная комиссия над нижними чинами нашла виновными: 1) рядовых 2-й роты Павлова, Чистякова и Васильева и 1-й роты Кузнецова — в подстрекании нижних чинов в неповиновении начальству и в личном ослушании, обнаружившемся словами и действиями; 2) 164 человека рядовых 1-й роты и 52 человека 2-й роты (не возвратившихся в казарму после первого выхода роты), в самовольном выходе в коридоры и в подании примера общего беспорядка; 3) роты его величества 172 человека комиссия хотя и признала зачинщиками, но нашла их виновными в нарушении порядка службы и в неповиновении фельдфебелю; 4) рядовые 3-й фузилерной роты — 147 человек обвинены в том, что последовали примеру других рот; 5) всех фельдфебелей и унтер-офицеров, как неоказавшихся участниками в беспорядках, равно как и всех остальных рядовых фузилерных рот, не выходивших из казарм, комиссия не признала виновными.

Кроме того, та же комиссия открыла, что «нижние чины лейб-гвардии Семёновскаго полка, во время командования оным полковника Шварца, столь обремененны были чисткою и пригонкою аммуниции на рызные смотры, ежедневно полковым командиром назначаемые, что не только, в течение дня, не имели отдыха, но и не малую часть ночи в сих заботах проводили. Большая часть нижних чинов вынуждена была покупать разныя мундирныя и аммуничныя вещи на собственныя деньги, дабы иметь их в том виде, как от полковника Шварца требовалось. Хотя полковник Шварц и делал на это опровержение, но полковники: Казнаков и Вадковский и все ротные командиры 1-го баталиона утвердили показание нижних чинов и представили пояснения в доказательство опровержений полковника Шварца. Весьма часто, по приказанию полкового командира, производились над нижними чинами, не исключая и имевших знаки военнаго ордена, без всякаго суда, сильныя телесныя наказания. Многие желали объявить о тягостном их положении, но никто по одиночке не осмеливался, почему и не жаловались на инспекторском смотре.»^[54]

Военно-судная комиссия, лично над полковником Шварцем учреждённая, нашла его виновным: 1) в том, что «он занимался во время церковных парадов обучением, от чего нижние чины опаздывали в церковь; 2) не искал любви подчиненных и по необходимому от того следствию потерял доверенность, как штаб- и обер-офицеров, так и нижних чинов, и ослабил уважение присвоенному ему чину; 3) в нарушении законом определенных прав самоуправством и в унижении привиллегий, установленных в память военных действий; 4) в производстве презрительных наказаний, на которыя не давали ему права ни военныя, ни гражданския узаконения и 5) в предосудительной для военнаго робости, и в том, что вместо клятвеннаго обещания телом и кровию защищать государственныя права во всех случаях, вместо пожертвования и самою жизнию, пришел в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем безпорядков.»

Вследствие этого, сентенциями военно-судных комиссий, было определено: 1) нижних чинов, признанных зачинщиками, лишить живота: людей 1-й и 2-й рот, подавших пример беспорядка, наказать виселицей, и затем всех остальных одинаково виновных с людьми других батальонов, выписать согласно высочайшему приказу в армию; 2) полковника Шварца лишить живота.^[55]

Обе эти сентенции, равно как выписки из дела, были представлены на рассмотрение начальника дивизии, командующего корпусом и дежурного генерала.

Мнения, ими поданные, показывают, что генералы барон Розен^[56] и Закревский^[57] были преимущественно согласны с решениями комиссий, что же касается генерала Васильчикова, то он нашёл, что суд над нижними чинами произведён слабо, и в самом суждении о деле сделаны упущения, клонившиеся к обвинению полковника Шварца.

По представлению государю доклада аудиторского департамента, последовало высочайшее повелени на имя начальника главного штаба, в котором его величество, между прочим, писал князю Волконскому:

«Разсмотрев с должным вниманием производство военных судов над нижними чинами, бывшими лейб-гвардии в Семеновском полку и над полковым командиром онаго — полковником Шварцем, нахожу:

§ 1. Зачинщиками неповиновения, происшедшаго в сем полку,— восемь рядовых, поименованных в списке под №№ 1 и 3.

§ 2. 1-ю гренадерскую роту — виновною в непозволительном выходе на перекличку, в непослушании фельдфебелю, в принесении начальству жалоб на притеснения полковаго командира, найденных несправедливыми, и наконец в умышленном утаении имен зачинщиков.

§ 3. Нижних чинов, поименованных в списке № 2, виновными участниками явнаго возмущения против начальства и в продолжении неповиновения до отвода их в крепость.

§ 4. Нижних чинов, поименованных в списке под №№ 5, 6, 7 и 8, равномерно содействовавшими в неповиновении, но оказавшими менее умыслу к оному.

§ 5. Нижних чинов, поименованных в списке под № 4, менее виновными прочих, но неумевшими воспротивиться силою пагубному влиянию товарищей своих.

§ 6. Наконец полковника Шварца — виновным в несообразном выборе времени для учений и в нерешимости принять должныя меры для прекращения неповиновения во вверенном ему полку.

Вследствие чего, сообразя приговор комиссий военных судов и желая уменьшить елико возможно число наказуемых, обратя строгость законов единственно на виновнейших, повелеваю:

Означенных здесь в § 5 распределить наравне с нижними чинами 2 и 3 баталионов в армейские полки, составляющие 3-й корпус.^[58]

Означенных в § 4 распределить без наказания в полки, составляющие кавказский корпус.^[59]

Означенных в § 3, как более виновных,— в полки и баталионы, составляющие Сибирский корпус, без наказания же.^[60]

Означенных в § 2 распределить в полки и баталионы, составляющие Оренбургский корпус, равномерно, без наказания.^[61]

В § 1 упомянутых рядовых, как настоящих зачинщиков, в пример другим, прогнать спиц-рутинами сквозь баталион по 6 раз, с отсылкою в рудники.^[62]

Полковника Шварца отставить от службы, с тем чтобы впредь ни куда не определять, избавляя его от строжайшего наказания в уважение прежней долговременной и усердной службы, храбрости и отличия, оказанных им на поле сражения.

При разсмотрении сего дела, найдя, что командующий 1-ю гренадерскою ротою капитан Кошкаров, что ныне бородинскаго полка подполковник, не представил ни начальству, ни военному суду, записку, поданную ему фельдфебелем, в самый вечер происшествия, случившегося в его роте, и в коей означены были имена зачинщиков и тем самым скрыл от начальства настоящих виновников происшествия,

Равномерно найдя, что полковник Вадковский, командовавший тогда 1-м баталионом, слабым и несообразным с долгом службы своим поведением, дал усилиться безпорядку, повелеваю: обоих предать военному суду.»

Недовольный действиями комиссии, судившей нижних чинов, император Александр Павлович приказал объявить ей строгий выговор и вместе произвести дополнительное исследование, вследствие которого, при помощи фельдфебеля, открыты были те из рядовых 1-й гренадерской роты, которые были в ней зачинщиками беспорядка.

В заключении остаётся сказать, что капитан Кошкаров и полковник Вадковский, по производстве над ними военного суда, найдены виновными в том, что не приняли должных мер к водворению порядка при самом начале его нарушения, о чём мы говорили выше, а последний сверх того в том, что в оправданиях своих употреблял резкие выражения и противоречил прежним своим показаниям. Но, как известно, из совестливого разбора всех подробностей описанного события видно, что всё, в чём можно винить Вадковского, происходило от одной лишь неожиданности события и поспешности, порождённой трудными обстоятельствами дела, в сущности же он имел искреннее желание прекратить беспорядок, то не следует и забывать, что этот офицер имел многие неотъемлемые заслуги. Стоит только вникнуть в личные отношения его к полковнику Шварцу, чтобы убедиться, что в действиях Вадковского была одна поспешность, в умысле же никто не мог упрекнуть его. Более других снисходительный к недостаткам полковника Шварца, он чаще всех товарищей своих искал случая предупреждать недоразумения и столкновения командира с офицерами, в чём очень часто и успевал. Если же обвинён в резкозти выражений, то начала их нужно искать в смысле предложенных ему вопросов; правый по совести, но виновный пред законом, претерпев трёхгодичный арест, в разлуке с семейством, он не мог быть в спокойном состоянии духа, тем более, что кроме вопросов военно-судной комиссии, ему предлагаемы были и другие, более важные.

X.
Заключение.

Суд нал полковником Вадковским и капитаном Кошкаровым был последним актом горестного события. В то время, когда производился этот суд, сформировался уже новый состав полка, и несчастное происшествие сделалось достоянием его истории.

Мы не утаили ничего из того, что только могли раскрыть: указаны обстоятельства, приготовившие беспорядок, объяснено начало его и неудачные при сем меры начальства; опровергнуты вымыслы молвы, и наконец изображено искупление вины наказанием. Подвергшиеся возмездию закона и справедливо скорбящие о прошлом, да найдут себе утешение в изречениях того, кто более всех чувствовал вину полка и более всех жалел о нём.

Определяя наказание, государь Александр I говорил, что он делает это: «с душевным сокрушением и неостанавливаясь чувством личной своей привязанности к полку», что «ему всегда будет жаль стараго полка», наконец, что «он находит штаб- и обер-офицеров непричастными к безпорядку».

Эти слова заключают в себе несомненные доказательства прежних заслуг полка, и остающиеся ещё в живых участники его славы,^[63] с гордостью могут сказать: «я был в Семёновском полку под Кульмом, я служил в нём в то время, когда Александр I говаривал:

—«Преображенский полк — это царский полк, а Семеновский — мой».

 

Новый Семёновский полк был сформирован 12.12.1820 года из офицеров и нижних чинов 1, 2 и 3 гренадерских дивизий и получил права молодой гвардии. Лишь в 1823 г. Л_Г Семеновскому полку был возвращено его настоящее старшинство.

Все иллюстрации в статусе "общественное достояние". Перекрестные ссылки должны быть работоспособны. Текст процитированной статьи П.П. Карцова - работа реконструкторов  https://lgsp.petrobrigada.ru/Kartsov/kartsov_1820.html#c42
там-же можно найти и авторские приложения к этой статье и примечания (если перекрестная ссылка не сработает корректно)

С Уважением, Пестриков А.Б.