Д. М. Котышев НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП ИСТОРИИ КИЕВА (IX—X ВВ.)
Ранняя история Киева неоднократно становилась предметом оживленных дискуссий в исторической науке. Чем это может быть вызвано? На наш взгляд, тем, что именно в эпоху трансформации старых доклассовых структур происходило складывание киевского города-государства. Уяснению обстоятельств данного процесса, не получивших должной разработки в исследованиях историков, посвящена данная статья.
Касаясь историографии вопроса, необходимо отметить следующее. Происхождение Киева оказалось самым тесным образом увязано с личностью легендарного Кия. В своем отзыве на диссертацию Г. Миллера М. В. Ломоносов заметил по поводу Кия: «…хотя в оном летописце [т. е. ПВЛ] сначала есть много известий невероятных, однако всего в оном отринуть невозможно».
В противоположность Ломоносову В. К. Тредиаковский не сомневался в реальности Кия, считая его историческим лицом, действовавшим в V в. И. Яковкин подошел к вопросу о Кие и Киеве более осторожно. В отличие от большинства своих предшественников, он не рассматривал Киев как город, основанный князем, полагая его центром племени полян.
Таким образом, к началу ХIХ в. оформились две концепции происхождения Киева. Согласно одной из них город возник благодаря строительной деятельности князя Кия, который являлся реальной исторической фигурой; ее отстаивал Н. М. Карамзин. Другая концепция относится к летописной легенде с долей скептицизма, считая более вероятным истолкование Киева как племенного города полян. Эту точку зрения отразили Д. Бантыш-Каменский, Н. В. Закревский, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский и М. С. Грушевский. Скептицизм известных историков понятен. Убедительных археологических данных, доказывающих существование Киева с незапамятных времен, в наличии не имелось, а летописное сообщение носило следы явно выраженного эпического предания.
Только в советское время археологическое изучение эпох, предшествовавших возникновению древнерусского государства, сделало возможным более тщательную проработку поставленных вопросов. В первую очередь, это относится к раскопкам в самом Киеве, которые открыли следы жизнедеятельности, датируемые ранее Х в. На основании полученных данных М. К. Каргер развил идею о родоплеменной основе Киева. По его мнению, Киев как единое целое возник в конце Х в. путем слияния древних родовых поселков VIII—IХ вв. О древнейшем Киеве как родоплеменном центре писал М. Ю. Брайчевский. По мнению М. Н. Тихомирова, выводы Каргера требуют дополнительной проверки.
Но в целом он не вызывал особых возражений. Его поддержали В. В. Мавродин и И. Я. Фроянов, усматривавшие в слиянии предшествовавших Киеву городищ проявление общинного синойкизма, свойственного большинству раннеклассовых обществ. Вместе с тем, в 1970-е и в начале 80-х гг. были предприняты серьезные попытки пересмотреть дату возникновения Киева в сторону ее удревнения. Они исходили из целой серии работ Б. А. Рыбакова, который видел в Кие князя, появившегося, по его мнению, в Среднем Приднепровье в VI в. в период племенного княжения полян. Как полагает Б. А. Рыбаков, время основания городища на Старокиевской горе приходится на конец V — начало VI в. Наиболее последовательное развитие этих идей представлено в работах П. П. Толочко. По его мнению, «при современном состоянии изученности раннеславянских памятников VI–VII вв. вообще и киевских в частности, пересмотр вывода Каргера, высказанного более сорока лет назад, представляется вполне своевременным».
Развернутую аргументацию своих доводов украинский исследователь приводит в другой своей работе. «О каком слиянии идет речь? — задается вопросом П. П. Толочко.— О структурно-градостроительном? Но такого в силу топографических особенностей киевской территории не произошло и позднее. О политическом? Но к указанному времени Киев уже более 150 лет являлся столицей Киевской Руси, объединяя все восточнославянские земли в единой государственной системе». На основании последнего довода П. П. Толочко приходит к выводу, что «говорить о родоплеменной расчлененности Киева в IX–X вв., по меньшей мере, несерьезно».
Подобная аргументация, на наш взгляд, вызывает несколько возражений. Способ, к которому прибегнул П. П. Толочко, отстаивая целостность Киева в политическом плане, по нашему мнению, является публицистическим, а не научным аргументом. Во-первых, спорно само утверждение о «едином государственном образовании» — Киевской Руси — в IX–X вв. Во-вторых, данные археологических исследований не подтверждают, как нам кажется, тезис о Киеве как едином целом в языческие времена Руси.
Остановимся на указанных моментах чуть подробнее. Тезис о едином Древнерусском государстве в IХ–Х вв. есть не что иное, как историографический миф советской эпохи. «Киевская Русь — понятие ученое и книжное»,— констатируют новейшие исследования. На политической карте Восточной Европы IХ в. существовало несколько славянских родоплеменных образований. В первой половине Х в. они объединяются в «суперсоюз» (по определению Б. А. Рыбакова), в котором только просматриваются зачатки примитивной государственности. В указанное время площадь укрепления на Старокиевской горе ничем существенно не отличается от размеров других восточнославянских городищ, известных в это время. Не наблюдается каких-либо отчетливых признаков, указывающих на то, что Киев в IХ в. являлся столицей чего-либо, выходящего за рамки межплеменного объединения. К тому же, на наш взгляд, тезис о раннем возникновении Киева был введен в оборот в связи с празднованием 1500-летия города (как сейчас признано, научно не обоснованного) и носит ярко выраженный оттенок конъюнктурности.
Подводя итог обзору мнений, мы вынуждены констатировать, что несмотря на все, целый ряд эпизодов древнейшей киевской истории остался вне рамок обсуждения. В первую очередь речь идет о том, что представляла из себя киевская община в начале своего существования, как происходила трансформация родоплеменной структуры в территориальную. Именно эти вопросы станут предметом рассмотрения в данной статье.
Сразу оговорим и принцип использования источников в своей работе. Фактически единственным письменным свидетельством является ПВЛ — сочинение книжника конца ХI — начала ХII в. При этом не может не вызывать недоумения настойчивость и упорство историков, отстаивающих реальность Кия ссылками на это произведение. Воспринимая некритически летописное предание, они, по нашему мнению, оказываются во власти исторического мифа, созданного летописцем начала ХII в. Специфический характер начальной части ПВЛ, в которой отразилась «модель истории» славянского мира, уже неоднократно был отмечен новейшими исследованиями. Эта «модель истории» выстраивалась по определенным канонам, которые сформировались в греко-византийской ученой и литературной среде.
Принимая во внимание указанные обстоятельства, следует, по-нашему мнению, относиться к сообщениям начальной части ПВЛ предельно осторожно — отделить отголоски исторических реалий от исторического мифа крайне затруднительно. Исходя из этого, в поисках ответов на интересующие нас вопросы придется оперировать преимущественно данными археологии. Совокупный материал за последние десятилетия позволяет нам выделить несколько очагов жизнедеятельности на территории, предшествовавшей Киеву ХI–ХIII вв.
В первую очередь, это городище в северо-западной части Старокиевской горы. Проследить его границы помогло изучение остатков рва, который исследовался на различных отрезках трассы в 1908, 1936, 1939, 1969 гг. Этот ров начинается у северного обрыва горы и идет в южном направлении. Проходя близ стен Десятинной церкви, он поворачивает на юго-запад. Пересекая юго-восточную часть усадьбы ГИМ, ров проходит через сад усадьбы Слюсаревского, Десятинный переулок и обрывается над урочищем Кожемяки. Таким образом, перед нами типичное славянское городище VIII–IX вв., укрепленное с напольной стороны. Крутые склоны днепровского берега, урочищ Гончары и Кожемяки делали излишними сооружение здесь дополнительных укреплений. Ко времени существования этого городища относятся остатки жилищ, открытых в 1939, 1958, 1966 и 1971 гг. Вопрос датировки как этих жилищ, так и всего городища представляется нам чрезвычайно важным. Тем более, что в этих вопросах среди археологов нет единства. Исследование различных участков рва выявило в его заполнении фрагменты лепной керамики. М. К. Каргер датировал эту керамику VIII–IX вв., в то время как П. П. Толочко и С. Р. Килиевич склонны относить ее ко времени более раннему — VII–VIII вв. По нашему мнению, окончательный ответ на данный вопрос может быть получен только после всестороннего изучения керамического материала из раскопок древнейшего городища, поскольку опубликованные материалы на сегодняшний день не позволяют сделать это в силу своей фрагментарности. Хотя затронутый вопрос является темой специального исследования, заметим, что вплоть до настоящего времени керамика типа Луки-Райковецкой датируется в широких временных диапазонах. При самом критическом подходе к вопросу о датировке городища следует признать, что в VIII в. оно уже существовало, во всяком случае, существовали его укрепления. Все более ранние датировки, по нашему мнению, весьма шатки из-за ограниченности материалов, датируемых ранее VIII в.
Та же проблема возникает при определении характера и времени возведения сооружения, открытого В. В. Хвойкой в 1908 г., которое исследователь определил как языческое капище. Повторное исследование памятника в 1937 г. подтвердило верность основных выводов Хвойки, внеся некоторые коррективы в первоначальное описание сооружения. Важным, на наш взгляд, является следующее обстоятельство, выявленное во время повторных раскопок. С южной стороны под каменной вымосткой капища, уложенного на слой хорошо утрамбованной светлой глины, был зафиксирован слой грунта пепельно-серого цвета с вкраплениями лепной керамики. Под западным выступом сооружения были выявлены остатки овальной печи, от которой сохранился под со слоем сажи и золы. Приведенные факты красноречиво говорят о том, что само капище, вернее, его вымостка из камней мелкозернистого песчаника, валунов, красного кварцита, а также глинобитная подготовка сооружения достаточно поздние, поскольку перекрывают следы хозяйственной деятельности VIII–IX вв. Вероятнее всего, по нашему мнению, следует связывать возведение капища не раньше, чем с концом IХ — началом Х вв.
Другим районом на территории Киева ХI–ХIII вв., где зафиксированы следы поселения IХ–Х вв., является Замковая гора (Киселевка). Это скалистый останец, возвышающийся над подольской низменностью на 70–80 м. В ХIХ в. территория горы была занята кладбищем Фроловского монастыря. При копании могильных ям часто встречались предметы IХ–Х вв. — лепная керамика, кольцеобразные фибулы, арабские дирхемы. В 1907 г. на горе обнаружили клад из херсоно-византийских монет IХ–Х вв., включавший 37 экземпляров. Стационарные раскопки на Замковой горе проводились в 1932, 1940, 1948 и 1977 гг. В 1940 г. были открыты остатки двух жилищ, причем одно из них существовало в IХ в. и было перестроено в Х в. Раскопки более позднего времени показали, что слой IХ–Х вв. простирается по всей площади Киселевки. Кроме остатков жилищ были обнаружены костяные изделия, куски железного шлака, железный топорик. Особый интерес представляет сообщение о находке в 1897 г. в 30 м к северу от кладбищенской церкви фундаментов древнего здания из тонких квадратных кирпичей. Из описания формы и размеров плинфы можно предположить, что открытые фундаменты могли принадлежать одному из древнейших зданий, возведенных в Х в. Ряд исследователей исторической топографии Киева склонны видеть в этих остатках следы одного из древнейших княжеских дворцов. По нашему мнению, не исключена возможность того, что открытые в 1897 г. руины могут принадлежать древнейшему храму св. Ильи, упомянутому в ПВЛ под 945 г. Поселение IХ–Х вв. на Замковой горе характеризуется двумя особенностями — отсутствием следов укреплений и отсутствием могильника. Не исключено, на наш взгляд, и такое предположение — городище на Старокиевской горе являлось по отношению к Киселевке не только святилищем, но и городищем-убежищем. Могильник же, расположенный к югу от древнейшего рва, был общим для обоих поселений. В пользу такого предположения говорит и идентичность керамического материала с Замковой горы и из погребений языческого некрополя под стенами Старокиевской крепости. В обоих случаях это толстостенные сосуды больших размеров, выполненные на гончарном круге с орнаментом в виде прямых и волнистых линий.
Третьим населенным в VIII–X вв. районом являлась Лысая гора. Еще в конце прошлого века на ней, за Иорданской церковью, были заметны остатки земляного вала. Руины церкви были исследованы К. Лохвицким в 1836 г.; кроме фундаментов храма, на протяжении 40–70-х гг. прошлого века, на Лысой горе неоднократно находили клады монет, украшения, керамику. Так, в 1863 г. в глиняном горшке были найдены арабские монеты и два пластинчатых перстня. При земляных работах в усадьбе купца Марра в 1871 г. В. Б. Антоновичем было исследовано несколько дружинных погребений IХ–Х вв. 33 С этим городищем, расположенным на Лысой горе, ряд археологов связывает могильник, который тянется вдоль подножия Кирилловских высот. Состав находок и обряд погребения идентичен могильнику на Старокиевской горе3 Наличие собственного некрополя и укреплений может указывать, по нашему мнению, на известную самостоятельность городища на Лысой горе (Хоревице). Любопытна в этом отношении гипотеза, выдвинутая В. А. Булкиным и Г. С. Лебедевым. Исследователи отождествляют поселение на Лысой горе с крепостью Самватас Константина Багрянородного, полагая, что оно возникло после захвата Олегом Киева. «Возможно, князь-пришелец, опиравшийся на дружины северных восточнославянских племен, чуди, варягов, истребивший местную династию,— пишут петербургские археологи — предпочел поселиться не в самом Киеве, а в особом городе, господствующем над поселением полян». Несмотря на некоторые издержки, эта гипотеза, по-видимому, имеет под собой некоторые основания: инвентарь киевского некрополя, в частности, могильника на Кирилловских взгорьях, отчетливо указывает на присутствие скандинавского элемента в дружинной среде. Но указанными объектами перечень не ограничивается. Исследования Подола, широко развернувшиеся с начала 70-х гг., явили взорам ученых факт заселенности этой территории еще с конца IХ в. (Самые ранние даты в дендрошкале Подола, полученные на раскопах, таковы: Житный рынок — 877 г., Красная площадь — 913 г., ул. Верхний Вал — 901 г., ул. Нижний Вал — 900 г.)
Когда в начале 50-х гг. В. А. Богусевич выдвинул гипотезу о том, что именно подольская низменность являлась ядром древнейшего Киева, то оказался в одиночестве — уж слишком эта мысль не вписывалась в общепринятые рамки раннего периода киевской истории. Однако позднейшие исследования подтвердили предположение о существовании на Подоле, вблизи почайнинской гавани, достаточно обширного поселения, отчетливые следы которого прослеживаются уже с конца IХ в. Было ли это предположение каким-то образом связано с городищем на Старокиевской горе, остается лишь предполагать. В пользу известной автономности древнейшего поселения может, на наш взгляд, говорить факт открытия вблизи него следов собственного могильника; древнейшие его погребения датируются Х в.
Значительный интерес представляет открытие, сделанное во время исследования церкви Успения Богородицы Пирогощей — главного подольского храма ХII–ХIII вв. Раскопки фундаментов помогли установить, что они были сложены из остатков более древней каменной постройки, предшествовавшей храму. К. Н. Гупало даже предположил, что указанные остатки могут являться следами древнейшей церкви св. Ильи. Несмотря на то, что позднее М. А. Сагайдак обоснованно указал на слабые стороны этой гипотезы, остается несомненным факт существования на Подоле каменного храма в ХI, а может быть, и во второй половине Х в. Вероятнее всего, это была не единственная каменная постройка на Подоле в это время. По сообщению 1865 г., у подножия Старокиевской горы был найден развал древнего кирпича, схожего по описанию с плинфой древнейших киевских построек. О раннем подольском храме (или храмах?) мы упомянули не случайно. После принятия христианства долгое время существовала традиция возведения христианских церквей на месте языческих капищ. Поэтому не исключена возможность существования в дохристианское время на территории Подола капища языческого божества — может быть, Велеса, упомянутого в договоре Олега с греками. В том случае, если наше предположение подтвердится, факт наличия у подольского поселения собственного культового сооружения даст право поставить вопрос о его статусе, который подразумевает известную обособленность от городищ на соседних горах (принимая во внимание и наличие собственного могильника). Но на данном этапе нам придется ограничиться предположением, не выходящим пока за рамки рабочей гипотезы. Однако и районом Подола проблема предшествовавших Киеву ХI–ХIII вв. поселений не исчерпывается. Вплоть до самого последнего времени считалось, что территория, которую в начале ХI в. занял «город Ярослава», не была заселена в предшествующее столетие. Отправной точкой этого положения являются слова Начального свода, относящиеся к территории, занимаемой св. Софией — «бе бо тогда поле вне града». Однако указание это еще не содержит в себе отрицания того факта, что на указанном месте не было поселений Х и предшествующих веков.
С конца ХIХ в. на территории «города Ярослава» встречались погребения IХ–Х вв. Так, в 1874 г. при планировке местности между современными улицами Свердлова и Ленина было обнаружено древнее кладбище, начинающееся от улицы Ирининской. Обряд погребения, несомненно, языческий — могилы представляли собой небольшие пещеры, обмазанные глиной и обожженные; в пещерах находились глиняные урны с прахом. Инвентарь погребений был представлен распиленными оленьими рогами, изделиями из песчаника, сережками из серебряной проволоки, фрагментами амфорной византийской тары. Особое внимание привлекают шиферные прясла — самая многочисленная группа находок. Их бытование на Руси прослеживается начиная с Х в., поэтому логичным будет предположение М. А. Сагайдака о том, что открытый могильник указывает на существование на территории «города Ярослава» в Х в. какого-то языческого поселения.
В 1878 г. при рытье котлована в усадьбе Софийского собора было обнаружено захоронение дружинника с конем. В 1900 г. на углу улиц Рейтарской и Чкалова обнаружили богатое дружинное захоронение, датируемое Х в. Однако эти находки еще не давали достаточного обоснования идее о существовании за пределами «города Владимира» какого-то укрепленного поселения. И вот в 1973 г. при раскопках на улице Рейтарской, были открыты остатки древнего рва, который по керамическому материалу из заполнения датируется Х в. Теперь о заселенности территории «города Ярослава» в конце Х в. можно говорить с полной уверенностью. Не исключается вероятность того, что укрепления, следы которых были открыты в 1973 г., были возведены в конце Х в. одновременно с расширением городища на Старокиевской горе. Но даже в этом случае предположение о существовании в юго-западной части Ярославова города предшествующего ему поселения остается в силе — вряд ли бы стали укреплять абсолютно незастроенную территорию.
Таким образом, мы наблюдаем в границах Киева ХI–ХIII вв. по меньшей мере три поселения, существующие одновременно. Однако нераздельность их существования в IХ–Х вв., на которой настаивает П. П. Толочко, на наш взгляд, не находит обоснования в источниках. Вывод М. К. Каргера о возникновении Киева путем слияния предшествовавших тому поселений выдержал, как нам кажется, проверку временем. Первые признаки движения в направлении этого слияния становятся очевидными со второй половины Х в. К этому времени, как полагает И. Я. Фроянов, «в результате завоеваний, осуществленных полянами в IХ–Х вв., сложился огромный суперсоюз, охвативший всю Восточную Европу. Киевский князь выдвинулся на первое место...». Превращение киевского князя в лидера этого суперсоюза означало установление гегемонии полянского племенного объединения с Киевом во главе. Именно с середины Х в. прослеживаются первые попытки придания Киеву статуса политического и религиозного средоточия нового надплеменного образования.
Таковым явлением, на наш взгляд, можно считать возведение неподалеку от капища, расположенного в центре древнейшего городища, сооружения, которое целый ряд историков считает дворцовым сооружением, упомянутым в летописной записи 945 г. Впервые остатки фундаментов этой постройки были открыты во время исследований 1970–1972 гг. Они представляли собой параллельные ряды кладки валунов, уложенные на плотный гумуссированный слой. Пространство между параллельными рядами кладки было забутовано мелкими камнями, кусками глиняных шлаков. Поверх забутовки была уложена в один ряд черепица на глиняном растворе. На этой основе местами зафиксированы слои кладки из тонкой квадратной плинфы. Между плинфами, на их стыке, встречены вертикально стоящие массивные железные костыли. Фрагментарность исследованных в 1971–1972 гг. остатков постройки не давала возможности составить представление о планировке здания. Это стало возможным после раскопок 1981–1982 гг., в ходе которых остатки упомянутой постройки были раскрыты полностью. Стало ясно, что здание в плане имело ротондоидальную форму. Находки вблизи фундаментов завалов рухнувших стен, состояли из плинфы, цемянки, большого количества фрагментированной фресковой штукатурки. Под сплошным завалом стены залегал зольный слой, густо насыщенный остатками горелого дерева.
Проведенные исследования позволили сделать вывод о том, что древнейший княжеский дворец представлял из себя постройку, имевшую второй этаж из деревянных конструкций либо деревянные перекрытия. Обращает на себя внимание близость княжеского дворца к капищу. Вполне допустимо предположение, что возведение княжеского дворца вблизи языческой святыни было сознательным замыслом древних строителей. Смысл его заключался, как нам кажется, в приобщении киевского князя в его новом статусе к сакрально значимой точке поселения, попытке распространить на княжеский дворец и его обитателей расположение языческих божеств.
Конец Х в. ознаменован нарастанием социального кризиса, вызванного разложением родоплеменного строя. В сложившейся ситуации перед Владимиром встала задача удержать от распада восточнославянский суперсоюз и сохранить при этом лидерство полянского объединения в нем. В это время в жизни Киева происходят большие перемены. Деструкция родовых ячеек породила большие сдвиги в восточнославянском обществе — немалое число населения оказалось за пределами традиционных рамок общинной жизни. Древнерусские «грады» оказались естественными центрами притяжения людских потоков, которых исторгла из себя прилегающая территория. П. П. Толочко совершенно справедливо заметил, что «рост Киева происходил на первых порах не столько за счет внутреннего демографического потенциала, сколько благодаря притоку населения из округи».
Это подтверждается и тем, что сообщает Титмар Мезербургский о Киеве рубежа Х–ХI вв.: «Город, подобно всей этой области до сих пор сопротивлялся чрезвычайно вредящим ему печенегам и побеждал врагов силою беглых сервов, собирающихся сюда отовсюду...». Разделяя точку зрения М. С. Грушевского, В. С. Соколова и других историков, писавших о «fugitivus servus», как о беглых рабах, И. Я. Фроянов считает, что факт массового бегства последних был связан с деградацией родового строя. Вместе с тем, в Киев стекались, по нашему мнению, не только беглые рабы, но и выходцы из общин, порвавшие со старой жизнью. Об этом свидетельствуют результаты археологических исследований, проведенных в 1965–1969 гг. на западных и северо-западных склонах Старокиевской горы. Здесь, на искусственных террасах был открыт целый жилой квартал конца Х — начала ХI в. За шесть лет исследований в указанном районе было открыто свыше 20 жилищ, два производственных комплекса и гончарная печь.
Исследователи древнего Киева, в частности С. Р. Килиевич, считает возможным говорить о ремесленном характере района, ссылаясь на наличие стеклянного и железного шлака в культурном слое и в заполнении жилищ. Конструктивно эти жилища относятся к каркасно-столбовому типу построек, их внутренняя планировка достаточно однотипна — в одном из углов помещения глинобитная печь, в другом — лежанка, вырезанная в материковой глине. Инвентарь жилищ сравнительно беден, но встречаются и исключения, как например, жилище больших размеров, открытое в 1968 г. Внимательное изучение отчетного материала позволяет, по нашему мнению, поставить под сомнение утверждение, что в данном районе проживали «мелкие ремесленники и челядь, обслуживающие дворы князей и бояр» . Обращает на себя внимание и такой факт — жилой квартал на склонах Старокиевской горы имеет достаточно четкие хронологические рамки существования — конец Х — начало ХI в. Этим временем датируется как керамический материал, так и находки из заполнения жилищ. Во время исследований этого района более поздние культурные отложения практически не встречены. Это, на наш взгляд, говорит о том, что к концу ХI в. жизнь на склонах горы постепенно начинает замирать.
Заселение спланированных террас горы приходится на конец Х в. — то время, когда начинается интенсивная строительная деятельность Владимира, связанная с расширением ядра города. По мнению С. Т. Голубева, главной причиной этого явилось «переполнение древнего города, по размерам небольшого и уже не могшего вмещать в себе новые постройки». Новые линии оборонительных укреплений оградили территорию детинца, которая выросла в несколько раз. Теперь укрепления шли по естественным границам Старокиевской горы — от урочища Гончары по северо-западному и западному склонам до оврага на юго-восток, затем поворачивал к югу по направлению к улице Большая Житомирская. Далее вал следовал по правой стороне этой улицы, до ее пересечения с ул. Владимирской. Здесь находились Софийские, или Батыевы ворота, неоднократно изученные археологически. От ворот линия укреплений шла в направлении северо-запада, к урочищу Гончары.
В общей сложности, территория детинца при Владимире Святославиче достигла 10 га. По нашему предположению, валы и рвы «города Владимира» окружили далеко не пустую территорию. Здесь, на месте обширного языческого могильника, археологическими работами выявлены следы застройки, предшествовавшей возведению укреплений. Речь идет о срубной постройке, открытой в 1908 г. под апсидой Десятинной церкви, а также о жилищах Х в., раскопанных в 1946 г. на ул. Большая Житомирская, 4 и в 1973 г. на ул. Десятинной, 262. Однако более точно сказать о масштабах массовой за[1]стройки верхнего плато горы в период, предшествующий строительству Владимировой крепости, не представляется возможным. Достаточно трудно разделить жилища, которые керамическим материалом датируются Х–ХI вв., на те, что были построены до и после возведения новых укреплений.
Расширение древнейшего городища, вызванное его переполнением, объясняет, на наш взгляд, причину возникновения жилого квартала на склонах горы. Стекающееся отовсюду население, которое в эпоху ломки родовых отношений и распада общины-верви устремлялась в города, уже не помещалось за пределами крепостных стен. Получает объяснение и факт затухания жизни на склонах горы начиная с ХI в. Укрупнение территории детинца, а позже и возведение «города Ярослава» сделали ненужным скученное существование на террасах горы. Расположенные здесь жилища постепенно приходят в запустение, а на их месте возводятся производственные комплексы.
Вышеизложенные факты, по нашему мнению, свидетельствуют о том, что уже с конца Х в. начинается процесс кристаллизации новой, территориальной структуры, одновременно с распадом родоплеменной. Определенную роль в этом процессе начинает играть и княжеская власть, которая принимает на себя обустройство и адаптацию на новом месте вчерашних общинников, оказавшихся в положении изгоев. В то же время происходят перемены и с самой княжеской властью как институтом. Те тенденции, о которых мы писали выше, к концу Х в. стали доминирующими. В эпоху княжения Владимира за киевским князем окончательно утверждается статус лидера восточнославянского «суперсоюза».
Сохранение гегемонии полянского объединения в нем в условиях все возрастающей атрофии родовой организации общества подвигло киевского князя к определенным действиям. Был предпринят целый ряд акций с несомненной политико-идеологической подоплекой. В рамках так называемой «языческой реформы» было возведено новое капище за пределами древнейшего городища, о котором упоминает ПВЛ под 980 г. Остатки этого сооружения были исследованы в 1975 г. в усадьбе № 3 на ул. Владимирской. К этому же времени можно относить возведение двух монументальных построек на территории, прилегающей к капищу. Речь идет о развалинах, открытых в 75 м к северо-востоку от Десятинной церкви и вблизи нее, вдоль ул. Владимирской. Ряд конструктивных особенностей этих сооружений указывает на то, что они, вероятнее всего, были возведены еще до строительства церкви. Вопрос об их точной атрибуции до сих пор остается открытым.
Неудача языческой реформы Владимира подвигла его к принятию христианства. Вершиной этой акции стала постройка христианского храма в самом центре расширенного детинца. С его возведением завершилось оформление архитектурного ансамбля в центре древнего Киева, ставшего основой градообразующей структуры. Массовая застройка также отразила произошедшие в обществе изменения. Начало имущественной дифференциации среди населения Киева прослеживается по остаткам жилищ Х–ХI вв. Наряду с рядовыми постройками полуземляночного типа встречаются остатки двух-этажных домов на подклетах и остатки каменных сооружений, принадлежавших, по-видимому, людям княжеского окружения.
Вся сумма изложенных фактов позволяет нам сказать о том, что на рубеже Х– ХI вв. в результате распада старой родовой структуры происходит перестройка киевской общины на территориальных началах. Особенно хорошо это прослеживается по материалам застройки и планировочной структуры. Как на Подоле, так и в Верхнем городе размещение жилищ определяется направлением городских улиц. Основным компонентом застройки является уже не отдельное жилище или скопление таковых, а усадьба. Согласно расчетам исследователей, масштабы и возможности обеспечения одного усадебного хозяйства в целом соответствовали размерам большой семьи. Именно большая семья, как справедливо полагает ряд историков, стала главным элементом новой территориальной структуры после распада родовой общины.
В целом можно сказать, что Киев XI–XIII вв. возникает на месте предшествующих поселений, следы которых становится возможным проследить с VII–VIII вв. К числу этих поселений относятся обитаемые места на Старокиевской, Замковой горах, на подольской равнине. Вопрос о том, как соотносились указанные поселения, до сих пор остается открытым. Путь к поиску ответа на поставленный вопрос указывает, по нашему мнению, капище на Старокиевской горе. Малая заселенность площади городища дает основание отнести его к разряду городищ — святилищ, вокруг которых группировались родовые поселки. Такое явление, когда городище-святилище выступает своеобразным средоточием межплеменного уровня, хорошо известно не только на восточнославян[1]ском материале, но и на примере большинства обществ ранней древности. Ближайшим средоточием такого рода являлась Каневская группа поселений на р. Рось, состоявшая из нескольких поселков, тяготевших к городищу-святилищу. Не будет чересчур смелым предположение, что из этих первичных структур гнезд-поселений началось формирование восточнославянского суперсоюза. В результате успешных завоеваний полянам удалось подчинить своей власти окрестные племена. Это обстоятельство сыграло решающую роль в жизни древнейшего Киева. С середины Х в. городище на Старокиевской горе становится не только культовым центром, но и княжеской резиденцией. На протяжении второй половины Х в. мы наблюдаем, как это городище начинает доминировать над остальными поселениями. В условиях ускорившегося распада родоплеменного строя именно это городище, превратившееся в «город Владимира», стало ядром, формирующим размещение жителей на новой, территориальной основе. В результате к началу ХI в. мы уже не видим в Киеве следов раздельного существования малых поселений. Формирующаяся городская община переварила в себе родовую структуру ранних поселков, от которых со временем осталась лишь эпическая традиция в форме сказания о трех братьях, внесенная в конце ХI в. на страницы летописи.
Источник: https://vk.com/doc4605748_509384718?hash=rNmM194zscscLhAUmQ8BojTeQtRp6tL2iltScOAQz8g
